Как вам стихотворения Веры Полозковой?

есть неплохие стихи, имхо

Муть.

Губы плавя в такой ухмылке,
Что на зависть и королю,
Он наколет на кончик вилки
Мое трепетное «люблю».

И с лукавством в медовом взоре
Вкус божественным наречет.
И графу о моем позоре
Ему тоже запишут в счет.

Никак.

Не нравится.
Извините, если вы поклонник ее творчества.

Мне нравится... иногда

Я только на два обратил внимание. На "Когда я прилетел Раджу" и на "Если вас трамвай раздавит...". Но в целом с творчеством знаком мало, может и еще чего интересного есть. Вообще классно, что она пишет!

Никак.

"И представлять, как мир изменится наутро: Откроется, как ларь, как новая тетрадь. Войдет: единорог кошачьего росточка." Вера Полозкова

"Откроется, как ларь, как новая тетрадь." - это, конечно, Арсений Тарковский
Но:
"Войдет: единорог кошачьего росточка." Это Вера Полозкова и только она!

Обожаю. Одно даже наизусть выучил. Вот это: «Старый Хью жил недалёко от того утёса на котором маяк как звёздочка на плече...»

Очень нравится творчество Веры Полозковой.

Одно из моих любимых стихотворений:

Ревет, и чуть дышит, и веки болезненно жмурит,
Как будто от яркого света; так стиснула ручку дверную –
Костяшки на пальцах белеют; рука пахнет мокрой латунью.
И воду открыла, и рот зажимает ладонью,
Чтоб не было слышно на кухне.
Там сонная мама.
А старенькой маме совсем ни к чему волноваться.
Ревет, и не может, и злится, так это по-бабьи,
Так это дурацки и детски, и глупо, и непоправимо.
И комьями воздух глотает, гортанно клокочет
Слезами своими, как будто вот-вот захлебнется.
Кот кругло глядит на нее со стиральный машины,
Большой, умноглазый, печальный; и дергает ухом –
Снаружи-то рыжим, внутри – от клеща почерневшим.
Не то чтоб она не умела с собою справляться – да сдохли
Все предохранители; можно не плакать годами,
Но как-то случайно
Обнимут, погладят, губами коснутся макушки –
И вылетишь пулей,
И будешь рыдать всю дорогу до дома, как дура,
И тушью испачкаешь куртку,
Как будто штрихкодом.
Так рвет трубопровод.
Истерику не перекроешь, как вентилем воду.
На улице кашляет дядька.
И едет машина,
По камешкам чуть шелестя – так волна отбегает.
И из фонаря выливается свет, как из душа.
Зимой из него по чуть-чуть вытекают снежинки.
Она закусила кулак, чтобы не было громко.
И правда негромко.
Чего она плачет? Черт знает – вернулась с работы,
Оставила сумку в прихожей, поставила чайник.
— Ты ужинать будешь? – Не буду. – Пошла умываться,
А только зашла, только дверь за собой затворила –
Так губы свело,
И внутри всю скрутило, как будто
Белье выжимают.
И едет по стенке, и на пол садится, и рот зажимает ладонью,
И воздухом давится будто бы чадом табачным.
Но вроде легчает. И ноздри опухли, и веки,
Так, словно избили; глядит на себя и кривится.
Еще не прошло – но уже не срывает плотины.
Она себя слушает. Ставит и ждет. Проверяет.
Так ногу заносят на лед молодой, неокрепший,
И он под подошвой пружинит.
Выходит из ванной, и шлепает тапками в кухню,
Настойчиво топит на дне своей чашки пакетик
Имбирного чаю. Внутри нежило и спокойно,
Как после цунами.
У мамы глаза словно бездны – и все проницают.
— Я очень устала. – Я вижу. Достать шоколадку?..
А вечер просунулся в щелку оконную, дует
Осенней прохладой, сложив по-утиному губы.
Две женщины молча пьют чай на полуночной кухне,
Ломают себе по кирпичику от шоколадки,
Хрустя серебристой фольгою.