Поэт, прозаик Юрий РЯШЕНЦЕВ (род. 16 июня 1931) — автор многих книг: «Очаг», «Часы над переулком», «Дождливый четверг»,

«Ланфрен–Ланфра».

В мой старый сад, ланфрен-ланфра,
Влети, моя голубка.
Там сны висят, ланфрен-ланфра,
На всех ветвях, голубка.
Ланфрен-ланфра-ланта-ти-та,
Там свеж ручей, трава густа,
Постель из ландышей пуста,
Лети в мой сад, голубка.

Мы легкий сон, ланфрен-ланфра,
Сорвем с тяжелой ветки.
Как сладок он, ланфрен-ланфра,
Такие сны так редки!
Ланфрен-ланфра-ланта-ти-та,
Но слаще сна твои уста,
И роза падает с куста
Тебе на грудь, голубка.

В моем саду, ланфрен-ланфра,
Три соловья и ворон.
Они беду, ланфрен-ланфра,
Любви пророчат хором.
Ланфрен-ланфра-ланта-ти-та,
Свети, прощальная звезда!
Любовь последняя чиста,
Лети в мой сад, голубка.

*** *** *** *** *** ***
Я помню эти летние картинки:
трассирующий просверк паутинки
при первом появлении луча,
и пурпурный кочан персидской розы,
и пламенных бесед метаморфозы
в тени плетеной башни первача,
которым поперхнешься сгоряча -
Бог знает все, и даже наши дозы.

Июнь - намек на строгий Божий график,
который живописец или график
обязан был понять давным-давно.
Вода уже тепла, еще не вязка.
Судьба уже не быль, еще не сказка.
А впрочем, сказкой стать ей не дано:
пойдут дожди... Рай был так близко, но
со счастьем в этом мире неувязка.

Вон муравей спешит к вечерней смене.
Вот кто достоин счастья: в каждом гене
он - насекомый трудовых кровей.
Его отчизна там, где жизнь сурова.
Он - укоризна стрекозе... Как? Снова?!
Ведь хочется чего-то поновей,
хотя права, права - куда правей? -
та байка Лафонтена иль Крылова.

Но сколько можно повторять азы нам?
Наш век прошел. И жалко стрекозы нам,
так танцевавшей на заре его,
так шелестевшей тканью слюдяною,
бессильной пред эпохой ледяною,
где все, что не работа, - воровство.
И что ж тут возразишь-то? Ничего.
Да шлендра... Но ведь приглянулась Ною!

Ной понимал, кого он брал на судно.
И стрекоза, хоть и была беспутна,
мне кажется, в лимит попасть могла.
Оправдано ее в нем пребыванье:
на Господа простое упованье -
немалый вклад в счастливые дела.
Звучи же легкомыслию хвала!
Когда звучишь, то - не без основанья.

Она висит, предтеча вертолета,
и может, только в том ее работа,
чтоб авиаконструктор вдруг прозрел...
А муравей наметил влезть на грушу.
Я муравьиных планов не нарушу -
вот вам консенсус двух белковых тел,
в которых Кто-то очень захотел
вдохнуть, но - что? Так странно молвить: душу.

Пора, пора порадуемся. Впрочем, все песни из Трех мушкетеров и Гардемаринов.

Дуэт

Как жизнь без весны,
весна без листвы,
листва без грозы
и гроза без молний,
так годы скучны
без права любви
лететь на призыв
или стон безмолвный
твой.

Увы, не предскажешь беду.
Зови, я удар отведу.
Пусть голову сам
за это отдам -
гадать о цене
не по мне,
любимая.

Дороги любви
у нас нелегки.
Зато к нам добры
белый мох и клевер.
Полны соловьи
счастливой тоски.
И вёсны щедры,
возвратясь на север
к нам.

Арго

"Арго",
разве путь твой ближе, чем дорога Млечная?
"Арго",
о каких потерях плачет птица встречная?
Парус над тобой,
поднятый судьбой -
это флаг разлуки, странствий знамя вечное.

"Арго",
да пошлёт нам небо путь с луной и звёздами.
"Арго",
если сникнет парус - мы ударим вёслами.
Что ж, в конце концов,
путь - вся цель гребцов.
Вот что нам открыли зимы с вёснами.

Лангедок

Лучей необжигающих потоки...
Внезапный вздох каких-нибудь омел...
Я рано просыпался в Лангедоке,
чего нигде на свете не умел.
Такой вот дом - да не узнает сноса! -
при кованом железе на двери,
наверное, имелся у Атоса,
хотя Атос как будто - из Берри.

Коричневые пятна плотных ставен
так хороши на кремовой стене,
что полдень - самому себе неравен -
послом иных времен казался мне,
как будто времена, подобно странам,
общаются друг с другом иногда,
что в общем-то не выглядит и странным.
Мы слишком верим веку, господа.
Вот он пришел, а где же тот, двадцатый?
А где же тот, семнадцатый? А где...
Вопит французский пионервожатый,
и лагерь направляется к воде, -
там будут так же, как в двадцатом веке,
заботу проявлять о человеке
и Божьи ограничивать дары,
опять мешая счастью детворы.

Привет тебе, малаховское детство!
Привет тебе, мой год сорок шестой!
Ну никуда мне от тебя не деться
в моей дороге, в сущности, простой,
как автокруг в соседнем городишке,
где олеандры всё ведут войну
не хуже, чем арбатские мальчишки:
семь красных стен - на белую одну.

Река Леро течет по Лангедоку,
полна у моря, как Дюма-отец.
И вот опять я благодарен року
за этот полный вздох: - Ну, наконец!
Ну наконец, хоть на три дня,
а - вилла, бассейн, воды живое существо,
и есть все то, с чем вспомнишь все,
что было, когда не нужно было ничего.
---
Прочтут иль не прочтут - не в этом дело,
а в том, чтобы строка летать умела,
не опускаясь в жижу тех болот,
где тоже - жизнь, но ей живёт лишь тело,
людской души пленительный оплот…
А впрочем, этот ход мой - тоже плод
мозгов.
Перо не этого хотело.

Перо? При чём оно, когда давно
рождение стихов сопряжено
с холодным чётким шрифтом на айпаде.
И превращение воды в вино,
свершённое когда-то веры ради,
теперь, к всеобщей, видимо, досаде,
должно забытым делом стать.
Должно!

Но не становится. И в этом - Бог.
Айпад, папирус, устная ль основа -
пространство услыхать тебя готово.
Ты звук прогнал, а он вернулся снова.
Бери хоть лист, хоть с дерева листок,
и пропадите, Запад и Восток!
Прав Иоанн:
вначале было Слово!

Нравится Баллада Атоса, но только полный текст, а не тот идиотский вариант, который в фильме и из которого вообще непонятно, о чём там поётся

Прощание с империей - лучшая книга!