Герой нашего времени Характер печорина словамт из книги.

Характер Печорина сложен и противоречив. Он говорит о себе:
"Во мне два человека: один живет в полном смысле этого слова,
другой мыслит себя в душе стариком".

Печорин соединил в себе многие пороки человеческой души
и общества, но в то же время он одарен самыми
привлекательными чертами характера: острый и проницательный
ум, неотразимое обаяние, чувство юмора, невероятная смелость
и бесстрашие, физическая сила, ловкость и удальство,
способность к риску, отвращение ко лжи и фальши, симпатия к
людям простым, добрым и любящим.
Сам герой не может понять самого себя: "Одни скажут: он был
добрый малый, другие - мерзавец. И то и другое будет ложно".
Как мы ни стараемся, мы не можем дать однозначной оценки
образу этого героя. Именно в этой демонстрации сложности
души человека и состоит главная идея данного романа.
"Узнав хорошо свет и пружины общества", Печорин "стал искусен
в науке жизни", то есть научился скрывать истинные порывы
своей души, лицемерить, перестал верить в искренность, любовь,
дружбу. В итоге он превратился в одинокого и несчастного
человека, несмотря на всю внешнюю оживленность его
существования.
Печорин не видит смысла своей жизни, у него нет цели. Он не
умеет любить, потому что боится настоящих чувств, боится
ответственности. Что ему остается? Только цинизм, критика и скука.
Характер Григория Александровича проявляется в разных ситуациях,
но особенной чертой для него является стремление к самоанализу.
Герой обдумывает свои действия и осуждает себя, борется с самим
собой. Его натура нуждается в этой внутренней борьбе, в ней заключено
единство личности.
Рассуждения героя о самом себе, его убеждённость в том, что его
"назначение высокое",позволяет предположить, что он мечтал о судьбе
человека, способного сыграть великую роль в жизни многих людей.
Печорин противостоит другим персонажам, как движение -покою.

Сложный и противоречивый. Отчаянная смелость в Печорине сочеталась с ранимостью. Загадочный персонаж.

Навстречу Печорина вышел его лакей и доложил, что сейчас станут закладывать, подал ему ящик с сигарами и, получив несколько приказаний, отправился хлопотать. Его господин, закурив сигару, зевнул раза два и сел на скамью по другую сторону ворот. Теперь я должен нарисовать его портрет. Он был среднего роста; стройный, тонкий стан его и широкие плечи доказывали крепкое сложение, способное переносить все трудности кочевой жизни и перемены климатов, не побежденное ни развратом столичной жизни, ни бурями душевными; пыльный бархатный сюртучок его, застегнутый только на две нижние пуговицы, позволял разглядеть ослепительно чистое белье, изобличавшее привычки порядочного человека; его запачканные перчатки казались нарочно сшитыми по его маленькой аристократической руке, и когда он снял одну перчатку, то я был удивлен худобой его бледных пальцев. Его походка была небрежна и ленива, но я заметил, что он не размахивал руками, — верный признак некоторой скрытности характера. Впрочем, это мои собственные замечания, основанные на моих же наблюдениях, и я вовсе не хочу вас заставить веровать в них слепо. Когда он опустился на скамью, то прямой стан его согнулся, как будто у него в спине не было ни одной косточки; положение всего его тела изобразило какую-то нервическую слабость: он сидел, как сидит бальзакова тридцатилетняя кокетка на своих пуховых креслах после утомительного бала. С первого взгляда на лицо его я бы не дал ему более двадцати трех лет, хотя после я готов был дать ему тридцать. В его улыбке было что-то детское. Его кожа имела какую-то женскую нежность; белокурые волосы, вьющиеся от природы, так живописно обрисовывали его бледный, благородный лоб, на котором, только по долгом наблюдении, можно было заметить следы морщин, пересекавших одна другую и, вероятно, обозначавшихся гораздо явственнее в минуты гнева или душевного беспокойства. Несмотря на светлый цвет его волос, усы его и брови были черные — признак породы в человеке, так, как черная грива и черный хвост у белой лошади. Чтоб докончить портрет, я скажу, что у него был немного вздернутый нос, зубы ослепительной белизны и карие глаза; о глазах я должен сказать еще несколько слов. Во-первых, они не смеялись, когда он смеялся! — Вам не случалось замечать такой странности у некоторых людей?.. Это признак — или злого нрава, или глубокой постоянной грусти. Из-за полуопущенных ресниц они сияли каким-то фосфорическим блеском, если можно так выразиться. То не было отражение жара душевного или играющего воображения: то был блеск, подобный блеску гладкой стали, ослепительный, но холодный; взгляд его — непродолжительный, но проницательный и тяжелый, оставлял по себе неприятное впечатление нескромного вопроса и мог бы казаться дерзким, если б не был столь равнодушно спокоен. Все эти замечания пришли мне на ум, может быть, только потому, что я знал некоторые подробности его жизни, и, может быть, на другого вид его произвел бы совершенно различное впечатление; но так как вы о нем не услышите ни от кого, кроме меня, то поневоле должны довольствоваться этим изображением. Скажу в заключение, что он был вообще очень недурен и имел одну из тех оригинальных физиономий, которые особенно нравятся женщинам светским.