Повесть "Ночь перед Рождеством"

Козак Чуб решил идти к дьяку, где собрались друзья-приятели и на столе ждёт угощение, но идти в темноте вместо того, чтобы лежать дома и покуривать люльку, не хотелось:
"Ему до смерти хотелось покалякать о всяком вздоре у дьяка, где, без всякого сомнения, сидел уже и голова, и приезжий бас, и дегтярь Микита... Уже видел Чуб мысленно стоявшую на столе варенуху. Всё это было заманчиво, правда; но темнота ночи напомнила ему о той лени, которая так мила всем козакам. Как бы хорошо теперь лежать, поджавши под себя ноги, на лежанке, курить спокойно люльку и слушать сквозь упоительную дремоту колядки и песни веселых парубков и девушек, толпящихся кучами под окнами".
Если бы Чуб был один, то остался бы дома, но кум Панас, не очень хотевший идти к дьяку, вызвал у Чуба дух противоречия. Он решил, несмотря на темноту, идти к дьяку назло куму. А ещё он был был горд собой, что переборол лень и не показал Панасу, что боится темноты.

Чуб всё-таки решился отправиться к дьяку, ??

Хер знает

Почему Чуб всё-таки решился отправиться к дьяку, несмотря на то, что на небе не было месяца и было очень темно? - На этот вопрос можно ответить словами из текста:
" Чуб долго ещё ворчал бранился, а между тем в то же время раздумывал, на что бы решиться. Ему до смерти хотелось покалякать о всяком вздоре у дьяка, где, без всякого сомнения, сидел уже и голова, и приезжий бас, и дегтярь Микита, ездивший через каждые две недели в Полтаву на торги отпускавший такие шутки, что все миряне брались за животы со смеху. Уже увидел Чуб мысленно стоявшую на столе варенуху. Всё это было заманчиво, правда; но темнота ночи напоминала ему о той лени, которая так мила всем казакам. Как бы хорошо теперь лежать, поджавши под себя ноги, на лежанке, курить спокойно люльку и слушать сквозь упоительную дремоту колядки и песни веселых парубков и девушек, толпящихся кучами под окнами. Он бы, без всякого сомнения, решился на последнее, если бы был один, но теперь обоим не так скучно и страшно идти тёмною ночью, да и не хотелось-таки показаться перед другими ленивым и трусливым. Окончивши побранки, обратился он снова к куму:
-Так нет, кум, месяца?
- Нет.
- Чудно, право. А дай понюхать табаку. У тебя, кум, славный табак! Где ты берёшь его?
- какой чёрт, славный, - отвечал кум. закрывая березовую тавлинку*, исколотую узорами. - Старя курица не чихнёт!
- Я помню, - продолжал всё так же Чуб, - мне покойный шинкарь Зозуля раз привёз табаку из Нежина. эх, табак был! Добрый табак был! Так что же, кум, как нам быть? Ведь темно на дворе.
- Так, пожалуй, останемся дома, - произнес кум, ухватясь за ручку двери.
Если бы кум не сказал этого, то Чуб, верно бы, решился остаться, но теперь его как будто что-то дёргало идти наперекор.
- Нет, кум, пойдём! нельзя, нужно идти!
Сказавши это, он уже и досадовал на себя, что сказал. Ему было очень не приятно тащиться в такую ночь; но его утешало то, что он сам нарочно этого захотел и сделал-таки не так, как ему советовали.
Кум, не выразив на лице своём ни малейшего движения досады, как человек, которому решительно все равно, сидеть ли дома или тащиться из дому, осмотрелся, почесал полочкой батога свои плечи, и два кума отправились в дорогу.
(Тавлинка*- табакерка из дерева или бересты.) "