В какие дали вас уносит Скрипка??

«Музыка моя, ты поешь струнами моей души, ты пьешь мою жизнь, как сладкое вино любви, и сияешь, словно солнце.
Ночью ты светишь нежным лунным светом и влечешь в неведомые дали, где звучит чудесная мелодия, напоенная страстью и непокорностью чувств, неподвластных времени, где нет смерти и конца. Ты омываешь мои глаза лучами любви и продлеваешь мое блаженство на небесах. И я воспаряю, как птица, потому что слышу твои божественные звуки. И душа моя витает вместе с тобой в облаках бесконечного пространства, имя которому Вселенная.
О, жизнь моя, ты музыка и мелодия любви!» Скрипка пела, изнемогая, словно и вправду была живая. И ее струны дрожали, как натянутые нервы, отзываясь тонкой вибрацией на малейшее прикосновение музыканта. Казалось, и он сам вместе с ней слился воедино и воспарил высоко, откуда изливал свои звуки, словно пел вместе со скрипкой своей душой. Его тонкие паучьи пальцы быстро и нервно скользили по грифу, смычок то летал, то плавно и нежно едва касался струн и будил в них летучие пронзительные звуки, поднимавшиеся от его рук вверх и плывущие дальше, охватывая собой все вокруг себя. Его подбородок туго прижался к деке, и ухо ловило каждую ноту, слетавшую из-под пальцев, и закрытые глаза делали его лицо угасшим и отрешенным, как в гробу. И только губы, гибко кривясь при каждом пассаже, выдавали его волнение, подпрыгивая с нервной дрожью, как при тике. Он играл так, как будто вокруг никого не было: ни черного зияющего пространства зрительного зала, ни затаенного с осторожным сдавленным покашливанием дыхания слушателей, ни сцены с ее огромными волнами вздымающимся оркестром, покорно следовавшим за каждым мановением дирижерской палочки. Он был один и слышал только свою скрипку, которая разговаривала с его душой посредством звуков Великого Маэстро, того, кто из глубины веков слал ему сейчас эту музыку, разрывая преграды времен и смерти. Его худые ввалившиеся щеки подернулись едва заметным чахоточным румянцем, и все его тощее тело трепыхалось во фраке, словно его била лихорадка. Черные волосы слиплись от пота и прилипли ко лбу, будто их приклеили, и тихо поблескивали в свете огней черным лаком, оттеняющим узкий прорезанный глубокими морщинами лоб. Когда случалась пауза, он обессилено опускал руки вниз, словно оборванные плети, и клал подбородок себе на грудь, еще ниже опуская голову с закрытыми глазами и почти касаясь своим большим орлиным носом фрака. И тогда совсем становился похожим на подбитую уставшую птицу, изнемогшую и обессиленную от долгого преследования. Его неестественная худоба выдавала в нем натуру артистическую, крайне возбудимую и ранимую, а пятна на щеках, то появлявшиеся, то исчезавшие, говорили о высшей степени нервозности и перевозбуждения, в которых он находился.
Вся его длинная, нескладная, худая фигура производила странное впечатление: и неприятное и будоражащее одновременно. Он отталкивал и притягивал, как запретный плод, могущий привести к самым роковым последствиям, но тем сильнее побуждающий вкусить его. Никто не мог объяснить, что это было, но никто не смел опровергнуть, что это так. Магия его сочилась из него в каждом звуке, и, казалось, истончала его с каждой нотой. Скрипка его звучала над всеми, перекрывая мощную волну оркестра, подвластная только его рукам и готовая оборвать себе все струны, но не дать загасить рвущуюся из ее груди мелодию. И песня ее была чарующа… «Вы только мгновение, и каждый из вас – песчинка, а время вечно и бесконечно. Оно течет тихо и незаметно и уносит за собой все, что приходит в этот мир, чтобы прорасти там, в черной тьме, и потом коснуться вашей памяти, как резцом солнца. Их много, кто ушел отсюда, но они живы, и я слышу их. Это они поют вам и щиплют ваши глаза слезами. Это они волнуют ваши души и проникают в кровь, наполняя ее светлым алым течением. Они здесь, я слышу их, и хочу, чтобы их услышали и вы. Почувствуйте их присутствие, мои струны несут вам их дыхание, и музыка льет их голоса. Они здесь – все, все, кто ушел, но полон жизни.

Музыкант играл на скрипке, я в глаза ему глядел,
///////////////////Я не то чтоб любопытствовал - я по небу летел.
Счастлив инструмент, прижатый к угловатому плечу,
\\\\\\\\\\\\\\\\\\По чьему благословению я по небу лечу.
Моя музыка тихая, нежная... в ней солируют СКРИПКИ. Когда играет скрипка,
сердце становится больше, душа наполняется чем-то непонятным и ей тесно
и вместе с тем, уютно и тепло.
Музыкант, сорудивший из души моей костер.. .

Совсем недавно попала на неплохую передачу (кажется, канал “Культура”)
в которой демонстрировались отрывки из балета, симфонических и оперных выступлений и т. д.
Смотрела с удовольствием. Понравилось как танцуют Уваров и Ананиашвили, не понравился
Цискаридзе.
Была совершенно замечательная, хулиганская полька Шнитке и хорошее исполнение
“Рапсодии в стиле блюз” Гершвина.
Однако одно выступление было для меня совершенно особенным:
фрагмент записи Леонида Когана .
Я не мог оторваться от его рук: как такое возможно? Как человек может такого достичь?
Я совершенно не запомнила музыку (кажется, это были чьи-то вариации на Кармен, очень техничные) ,
но у меня до сих пор стоит перед глазами этот порхающий смычок и неуловимые движения пальцев.
Совершенно каменное, строгое лицо и лишь изредка приоткрывающиеся глаза (или просто
поднимающаяся бровь? ) – на каких-нибудь совершенно невероятных пассажах, двойных нотах
тридцать вторыми в десятой позиции или еще чем-нибудь в этом роде.
Мне вспомнились слова Окуджавы “Музыкант играл на скрипке – я в глаза его смотрел… “.
Лицо скрипача – это нечто интимное, практически неподвластное обычному контролю.
При игре на скрипке глаза практически не играют роли, все идет через пальцы и уши и человек
забывает о своем лице, лишь в некоторых случаях удается держать нейтральную маску (если
это доведено до автоматизма) .
Руки – вот что приковывает взгляд зрителя и говорит о том, что происходит на самом деле
со скрипачом.
Кстати, когда Коган приоткрывал глаза – они выглядели незрячими, закрытыми изнутри, что ли…
Вот.
А потом мне снились эти руки ночью. И снилось, что я играю – вот уж не ожидала от себя.

Скрипка - зов потерянного Рая...

В космические.