Абстракция и концепция. Несовершенство и совершенство понятий. В наших обыденных понятиях мы склонны ошибаться во многих отношениях. Понятия легче становятся неясными, нежели объекты восприятия или образы. Это особенное свойство концепций становиться неясными связано с самой природой процесса концепций и с тем фактом, что результаты этого процесса воплощаются в речи. Можно употреблять слова для повседневных целей и иметь лишь весьма грубое (общее) понятие об их содержании. Мы можем производить многие из процессов рассуждения, бросая лишь мимолетный взгляд на значение употребляемых нами терминов. Отсюда широкое поле для смутных концепций.

Отчетливость концепций. Под отчетливой, ясной или строго определенной концепцией подразумевается концепция, отчетливо представляющая различные черты или характер предметов, о которых мы думаем. Так, ребенок имеет отчетливую идею угля, когда ясно различает или охватывает, как одно целое, различные его свойства, как то: черный цвет, хрупкость, горючесть и т. д. И наоборот, идея бывает неясна, туманна или неопределенна, когда не представляет отчетливо составляющих предмет свойств.

В тесной связи с отчетливостью концепций, как мы ее только что определили, стоит отчетливость ее по отношению к другим концепциям. Под этим подразумевается, что идея (концепция) тщательно различается от других, в особенности от однородных концепций. Так, мы имеем отчетливую идею ореха, когда различаем группу составляющих орех характерных черт от черт обыкновенного плода; отчетливую идею планеты, когда различаем характерные черты планеты от характерных черт неподвижной звезды и т. п. И обратно, концепция неясна, когда мы склонны смешивать ее с однородными концепциями. Так, ребенок, изучающий историю, смешивает понятия, если не может различить наступательной войны от оборонительной, ограниченной монархии от абсолютной и т. д.

Лучше всего мы можем испытать отчетливость концепций той степенью легкости, с которой мы применяем название или распознаем члена какого-нибудь класса, когда он нам встречается. Вообще, всякий недостаток отчетливости как первого, так и второго рода, должен мешать быстрому и точному наименованию предметов. Отсутствие отчетливости в понимании значений ведет к отсутствию точности в обозначении. В то же время, нередко мы можем быстро называть предметы, хотя наши концепции этих предметов далеко не вполне отчетливы. Так, обыкновенно ребенок тотчас узнает плод, хотя, быть может, не сумеет сказать, в чем заключаются характеризующие плод признаки. Это указывает на то, что концепция может быть отчетлива во втором смысле, не будучи отчетливой в той же степени и в первом. Группа характерных признаков предмета представляется нам с отчетливостью, достаточной для отделения названий этого предмета от других названий и для применения его вчерне к встречающимся нам предметам; но нет тщательного анализа этих признаков.

Причины неясности концепций. Несовершенства концепций, о которых мы только что говорили, могут зависеть от каждой из вышеизложенных причин. Многие понятия неясны с самого начала, вследствие того, что неясны объекты восприятия и образы, или вследствие того, что процесс абстракций был проведен недостаточно далеко для того, чтобы вполне выяснить общие характерные признаки класса. Это последнее замечание имеет особенную силу по отношению к понятиям детей и необразованных людей, которые, в большинстве случаев, могут различать более знакомые классы предметов, каковы: дуб, дерево, церковь и т. д., но которые не размышляли внимательно о содержании своих понятий.

Но, кроме того, наши понятия склонны становиться неясными (в обоих смыслах) с течением времени, вследствие несовершенства памяти. Концепции развиваются из образов реальных предметов, и если образы изглаживаются и в нашей памяти, то и понятия наши неизбежно становятся туманными. Ребенок, постоянно забывающий конкретные примеры названий классов, каковы: горный хребет, римский консул, действительный глагол и т. д., непременно придет к смутным идеям этих классов.

Наконец, есть известные свойства языка, способствующие неясности понятий, особенно в раннем возрасте. То, что ребенок слышит высоко разработанный язык, каким говорят окружающие и в котором воплощаются самые тонкие подразделения зрелого разума, должно в начале сбивать его с толку. Ему трудно различать близкие по смыслу и заменяющие друг друга слова: «здоровый» и «сильный», «разумный» и «умный» (способный) и т. д. Затем является более серьезное затруднение противоположного рода, — затруднение, вытекающее из несовершенств языка, в особенности из двоякого (или более) смысла слов. Такие слова, имеющие несколько значений (например, слово «pretty» — миловидный, и pretty — уверенно, довольно хорошо), сбивают с толку ребенка в его стараниях различить одну идею от другой. Это зло, без сомнения, усиливается, когда слова небрежно употребляются окружающими. Например, мать, не различающая простой неосторожности от умышленной небрежности, и наставник, способный в своем нетерпении назвать одним и тем же именем простое незнание и умственную неряшливость, сильно затрудняют изучение языка для ребенка.

Точность концепций. Мы должны различать простую неясность концепций от безусловной ее неточности. Отчетливое понятие зависит от ясного представления нами признаков, которые мы вводим в наше понятие; точное понятие зависит от введений в него надлежащих элементов, т. е. общих характерных признаков класса, и только этого класса, а не других. Или, выражаясь иначе, точная концепция должна быть такова, чтобы воплощающее ее название покрывало собой все предметы, обыкновенно обозначаемые этим названием, и никаких других.

Неточность концепций, подобно простой неясности, может вытекать или из несовершенного выполнения начальных процессов сравнения и абстракций, включительно с различением одной группы предметов от другой, или из последующего процесса разрушения или дезинтеграции концепций.

А) Неточные понятия, зависящие от несовершенства абстракций.

Итак, прежде всего, понятие может быть неточным вследствие неполноты процесса абстракций или образования понятий. Все наши первые понятия беспорядочны и неопределенны, так как отвечают невыработанному и торопливому процессу наблюдения предметов. Благодаря этим несовершенствам, наши понятия бывают неточны; т. е. объем названий бывает несоразмерен с объемом класса предметов, который название должно бы собственно обозначать. Таким образом, наши обозначения классов или наши названия становятся слишком узкими или слишком широкими.

Во-первых, понятие может быть основано на слишком узком наблюдении предметов, последствием чего бывает то, что случайные черты, присущие не всем членам класса, вводятся в содержание слова, как часть его существенного значения. Напр., ребенок, видавший только красные розы, склонен считать красный цвет частью значения слова роза; а ребенок, познания которого о металлах ограничиваются только более известными экземплярами: железом и т. п., естественно включает в свою идею класса металлов свойства твердости и плотности — свойства, исключающие ртуть. Все мы склонны вводить в наши понятия случайные ассоциации нашего личного опыта, место и время, в которых мы живем. Так, для английского ребенка в понятие «человек» входит понятие о белой коже, понятие «правительство» — понятие о государе, и т. п.

Во-вторых, понятие может быть неточным вследствие того, что придает классу слишком широкий объем. Если наше наблюдение предметов поверхностно и торопливо, то только часть общих черт или признаков, а именно, те из них, которые бросаются в глаза и делают сильное впечатление, воплощаются нами в названии класса. Дети и необразованные люди склонны давать слишком широкое содержание понятиям; они схватывают только часть значения слов, которые слышат, и вкладывают в нее весь смысл слова. Так, у различных существ, называемых рыбами, они замечают тот выдающийся признак, что они живут в воде, и готовы назвать рыбой морскую свинью или тюленя. Точно так же ребенок называет всякую трапезу чаем, просматривая тот факт, что чай есть более специальное название трапезы, указывающее на определенный час дня.

В) Неточные понятия, зависящие от потери первоначальных элементов. Хотя, таким образом, понятия могут быть неточными с самого начала, вследствие недостаточного или ошибочного наблюдения, однако, они имеют и дальнейшее стремление становиться неточными с течением времени и по мере постепенного изглаживания составляющих их элементов. Каждая последовательная потеря таких элементов ведет к возрастающему расхождению названия с обозначаемыми им предметами. Другими словами, концепция становится слишком широкой. По мере того, как названия теряют свое полное значение, они приобретают слишком широкий объем. Так, ребенок, забывающий, что понятие «недобрый» подразумевает намерение вредить другому, называет недобрыми своих товарищей или свою мать и тогда, когда с их стороны не было такого намерения. Довольно обыкновенна также и обратная ошибка, когда случайные дополнения вкрадываются в наши понятия и смешиваются с ними. Так, по замечанию Уэтца, ребенок, выучивший, что величина угла не зависит от длины его сторон, легко впадает в заблуждение, воплощая этот случайный элемент в свое понятие о величине угла.

Необходимо только напомнить читателю, что неясность концепций тесно связана с неточностью, и обыкновенно ведет к ней. Там, где наши идеи предметов туманны, мы подвергаемся особенной опасности опустить существенные элементы и взять вместо них случайные, и, таким образом, слишком расширить или слишком сузить класс предметов. Мало того, такая неясность концепций в высшей степени благоприятствует смешению идей между собой и подстановке, вместо настоящего значения термина, значения какого-нибудь однородного термина.

О проверке наших понятий. Из вышесказанного следует, что в образование законченной концепции входит не один процесс сравнения и абстракции, но последовательный ряд таких процессов, которые исправляют первые черновые наброски наших идей и противодействуют стремлению слов терять свое настоящее значение. Концепция, которая ошибочна с самого начала, может быть исправлена лишь более тщательным, широким и разнообразным исследованием как самых предметов наблюдения, так и их отношений подобия и различия.

Но этого мало: даже и тогда, когда ваши концепции были составлены надлежащим образом, мы можем сохранить их отчетливость, а следовательно и точность, только в том случае, если будем беспрерывно возвращаться к конкретным предметам, из которых они были как бы извлечены. Только при этом условии мы можем избежать ошибочной замены реальных предметов пустыми названиями и сохранить свежесть и живость наших представлений. Если воспитатель желает избежать того разъединения слов с предметами, против которого восставал Комений, он должен воскрешать понятия своих питомцев беспрерывным обращением к конкретным примерам.

Отношение процесса концепций к воображению. Вышеприведенные замечания еще яснее обнаруживает связь между воображением и мыслью. Как мы видели, понятие отличается от образа тем, что содержит представление только общих черт, а не индивидуальных особенностей предметов. При сильном стремлении связывать со словами образы определенных конкретных предметов, процессы мысли замедляются. Высокоразвитое воображение, мгновенно сводящее слово к какому-нибудь конкретному примеру, представляет тяжелый добавочный груз для души в ее следовании за ходом абстрактной мысли[1]. Большое количество интересных дополнительных признаков индивидуальных предметов мешает обхватыванию их общих сторон.

В то же время понятия составляются из образов. Таким образом, мышление основано на воображении (как репродуктивном, так и конструктивном). Значение или содержание слова получается целиком из наблюдения конкретных предметов. Поэтому понятие, для того чтобы оно могло иметь вещественное содержание и строгую определенность формы, должно непрерывно поддерживаться образами. Для того чтобы думать ясно, ребенок должен уметь воображать отчетливо, чтобы вызывать в душе, когда понадобится, индивидуальные члены класса.

Об определении понятий. Наши понятия становятся ясными и точными, не только благодаря возвращению к конкретным фактам или примерам, но и благодаря множеству дополнительных процессов, которые могут быть сгруппированы в общий разряд определения. Определить слово в логическом смысле, значит раскрыть его содержание, перечислить более или менее полно различные характерные черты или признаки, составляющие его значение. Как мы видели, многие из наших концепций, каковы: металл, человек, цивилизованная страна и т. п., мы образуем прежде, чем бываем в состоянии отчетливо представить себе различные признаки, составляющие содержание этих слов. Лишь с усилением способности абстракции становится возможной для души эта более высокая стадия анализа. Когда эта стадия достигнута, душа получает возможность удерживать сущность концепций с помощью словесного определения. Когда, например, ребенок выучил, что стекло вещество прозрачное, состоящее из нескольких веществ, что оно хрупко, легко плавно, дурной проводник тепла и т. д., то ряд свойств, накопленный в его душе с помощью памяти слов, придает отчетливость его концепции стекла.

Вторая и подчиненная часть процесса определения названий состоят в различении понятия от других понятий. Только сопоставляя понятие с противоположными ему понятиями и различая его от сродных ему понятий, мы выделяем точное значение слова. Ясное мышление подразумевает привычку тщательного различения между собой слов и их значений. Так, например, понятие «разумный» выясняется противоположением его понятию «глупый» и, кроме того, различением его от сродных понятий, например, от понятия «знающий» (ученый). Равным образом, понятое «грубый» следует противополагать понятию «вежливый» и различать его от понятия «неуклюжий» или «неловкий»; понятие «храбрый» следует противополагать понятию «трусливый» и различать от понятия «безумно отважный».

Наконец, мы определяем или тоньше очерчиваем наши понятия с помощью классификации предметов. Логики говорят, что лучший способ определить название класса (в особенности, когда свойства этого класса слишком многочисленны, и многие из них слишком мало известны, чтобы мы могли перечислить их все), это — назвать более высокий класс или «род» и прибавить к нему «отличие», т. е. главные черты, отличающие этот класс от классов того же разряда. Так, мы определяем параллелограммы, говоря, что это четырехсторонняя фигура (более высокий класс), противоположные стороны которой параллельны (отличие). Такое определение закрепляет в душе некоторые из наиболее важных признаков предметов и отчетливо отделяет концепцию от других концепций (в вышеприведенном примере концепцию параллелограмма от концепции других четырехсторонних фигур).

Но кроме того, деление термина или указывание различных более мелких классов, составляющих крупный класс, служит выяснению или определению наших понятий. Так как концепция образуется с помощью наблюдения предметов, то, обращаясь от времени до времени ко всей области предметов, покрываемых названием, мы придаем реальность и телесность нашим концепциям. Так, объясняя ребенку значение такого термина, как металл, следует связывать в его душе этот термин со всеми главными или более известными видами металлов. В сущности, оба процесса, о которых здесь упоминается, выясняя значение (логическое «определение») и излагая обозначение (логическое «деление»), взаимно дополняются.

Рост способности созидания концепций. Способность, с помощью которой душа образует общие понятия, есть просто расширение способностей, проявляющихся в зачаточной форме в самых ранних процессах восприятия. Так, способности сравнения и абстракций в ее широком смысле развиваются в связи с процессом самого восприятия и проявляются в подробном всестороннем исследовании чувственных предметов, обусловливающем образование ясных объектов восприятия. Далее, способность схватывания подобий посреди разнообразия, представляющая существенный процесс в созидании понятий классов и свойств предметов, в более низкой форме проявляется на первом году жизни. Ясно, например, что для того, чтобы узнать материнский голос, как один и тот же во всех разнообразных изменениях силы звука и высоты тона, или материнскую фигуру во всех изменчивых условиях освещения расстояния и положеиия, ребенок должен обладать известной зачаточной способностью сравнивания несходных впечатлений и распознавания сходства посреди несходства.

Ранние ионятия. Постепенное развитие способности сравнивания предметов и распределении их по классам есть одна из самых интересных фаз душевной истории индивидуума. Тщательное наблюдение над детьми в то время, когда они начинают понимать и употреблять слова, может научить нас многому относительно способов, по которым самопроизвольно развивается эта способность. Особенно поучительно проследить тот способ, по которому дети от года до пятнадцати месяцев от роду изобретают собственные слова и самопроизвольно расширяют смысл слов, которые узнают от других, применяя их в аналогичных случаях.

Как и следует ожидать, первые понятия детей отвечают узким классам предметов, имеющим много поражающих точек подобия, и далее, тем видам предметов, которые представляют для них особенный интерес. Так, ребенок быстро связывает общим названием различные виды пищи, например, молоко и пудинг. Точно так же он скоро выучивается уподоблять известные классы игрушек, как то: куклу, книгу с картинками и другие предметы, обладающие резко очерченными признаками, например, шляпу и верхнее платье и т. д. По той же причине такие термины, как «киска», «папа», применяющиеся им вначале к определенным индивидуумам, он сразу распространяет на других индивидуумов, на основании многочисленных и выдающихся точек подобия.

Рост концепции и различения. Надо заметить, что концепции ребенка возрастают в ясности и определенности, вместе со способностью замечать различия и сходства[2]. Вначале, по-видимому, не существует ясного различения классов от индивидуумов. Название применяется ко множеству предметов, в которых замечается сходство, но, насколько мы можем видеть, без всякого ясного понимания того — разные ли это предметы или один и тот же. По всей вероятности, это можно сказать о перенесении слова «папа» с отца на других мужчин. Концепции приобретают определенность по мере того, как распознаются различия и образы индивидуальных предметов (такого-то и такого-то лица, той и другой собаки и т. п.), становятся раздельными в душе ребенка. Это же обстоятельство объясняет и другой факт, а именно, что ребенок часто начинает употреблять названия родов (если они не слишком обширны) раньше названий видов. Так, собак и всех животных, похожих на собак по величине, напр., коз, он соединяет в общем названий «гам-гам». Или же слово «яблоко» он применяет к плодам вообще, известной или к обширной группе плодов, как то: к грушам, апельсинам и т. д. Точно так же в общем он поймет слово «цветок» раньше, чем название «маргаритка» или «роза».

Образование более абстрактных концепций. Ребенок достигает более высокой ступени абстракции, когда начинает образовывать классы, основанные только на одном свойстве. Первые примеры такой более высокой способности абстракции имеют отношение к тем сторонам предметов, которые имеют для него особенный интерес. Прежде всего, он проявляет значительную способность обобщения в группировании съестных предметов. Дарвин, в своем интересном отчете о раннем душевном развитии одного из своих детей, рассказывает, что когда этому ребенку был ровно год, он придумал слово «mum» для обозначения всякого рода пищи. Затем он продолжал различать разные виды пищи при помощи какой-нибудь квалифицирующей прибавки; так, сахар назывался у него «shu-mum». Внимание к общим видимым чертам приходит позднее. Маленький мальчик, лично известный автору, на 18-м месяце применил слово «шарик» к пузырькам, замеченным им на поверхности стакана с пивом. Такое применение подразумевает способность отвлечения от цвета и величины и сосредоточения на шарообразной форме.

По мере расширения опыта и усиления способности абстракции, схватываются менее выдающиеся и более тонкие черты сходства. Нередко дети приводят взрослых в недоумение своеобразным употреблением слов именно потому, что взрослые не могут схватить той аналогии между предметами или событиями, которую замечает юная душа[3]. Мало-помалу душа приближается к образованию более абстрактных идей. Одна из самых ранних абстрактных идей есть идея исчезновения или состояния отсутствия, выражаемая обыкновенно слогом «тю-тю» или другими однородными слогами[4].

Употребление прилагательных. Прогресс способности абстракции обнаруживается отчетливо тогда, когда ребенок начинает употреблять прилагательные для квалифицирования предметов. Еще в первой стадии речи ребенок подхватывает и начинает употреблять некоторые прилагательные, как, напр., «горячий», «хороший», «красивый» и т. п., отвечающие простым ощущениям, представляющим для него особенный интерес. Более трудным является понимание значений относительных терминов, напр., «большой». Мальчик, о котором упоминалось выше, в первый раз употребил это слово, когда ему было около 22-х месяцев. Увидев грача, пролетавшего над его головой, он сказал: «большая птица».

Из таких более абстрактных концепций, достигаемых в раннем возрасте, концепции чисел и времен заслуживают нескольких беглых слов. Профессор Прейер говорит, что его сын, когда ему было 22 месяца, различал один предмет от нескольких, и это было гораздо раньше, чем он стал различать два от трех и т. д. Всякое количество предметов (кроме одного) он называл «два, три, четыре», согласно формуле, которой его научила мать. Трех с половиной лет он еще смешивал число с величиной. Так, из шариков трех разных величин, самый маленький он называл «четыре», средний — «пять», а самый большой — «шесть»[5]. Этот самый ребенок все периоды прошедшего обозначал общим названием «вчера», а все периоды будущего общим названием «завтра» или «скоро». Необходимо значительное развитие интеллекта (с наблюдательностью включительно) для того, чтобы ребенок мог перейти от общего грубого различения одного предмета от нескольких к распознаванию определенных чисел, и от простого различения прошедшего от будущего к распознаванию определенных делений времени, как то: вчера, завтра, на прошлой неделе, на будущей неделе.

Период более полного развития. Способность абстракции, анализа предметов и раскрывания их общих сторон, свойств и отношений достигает своего полного развития лишь медленно. Обозначению названий мы выучиваемся задолго до тщательного анализа их значения. Это ясно обнаруживается в позднем наступлении понимания и употребления отвлеченных названий. Как заметил Пэрец, двухлетний ребенок вполне понимает фразу «этот стакан больше пробки», но не поймет выражения «величина этого дома». Ясное понимание более абстрактных понятий, обнимающих собой понятия душевных и моральных свойств, принадлежит периоду отрочества, как различаемого от периода детства. Период детства есть период конкретного знания по преимуществу. Количество концепций, слагающихся в течение этого периода, сравнительно невелико, и состоит из таких концепций, которые обусловливаются присутствием многочисленных или ярких точек сходства. Но, начиная приблизительно с двенадцатого года, обыкновенно наблюдается заметное усиление способности абстракций. У детей, наблюдательность и воображение которых были развиваемы как следует, замечается в этом возрасте сильная наклонность рассматривать предметы с их общих сторон. Соответственно этому и язык их становится общнее и абстрактнее.

Как измеряется прогресс способности созидания концепции. Прогресс способности созидания концепции может быть измеряем различными способами. По мере развития способности абстракции, частные впечатления и наблюдения все более и более сводятся к общим отделам. Затем мы замечаем, что концепции равной степени общности слагаются все легче и легче. Образование нового понятия требует менее времени и меньшего усилия. Кроме того, образуемые нами концепции обнаруживают более высокую степень общности и более абстрактный характер. Употребление таких слов, как «действия», «жизнь», «идея», указывает на значительный шаг вперед. Далее, прогресс способности созидания концепции отмечается усилением отчетливости уже образовавшихся концепций, большей легкостью в определении употребляемых нами терминов и в различении их от других терминов, с которыми их легко смешать.

Виды способности созидания концепций. Способность абстракций значительно различается у разных индивидуумов. Одни несравненно быстрее других видят сходство среди разнообразия, подмечают аналогии и освещают общие стороны предметов. Такие индивидуальные различия объясняются частью неравенством способности внимания, отвлечения мыслей от того, что их притягивает в данную минуту, и сосредоточения их на том, что мы желаем наследовать. Частью они зависят также от неравенства способности уподобления у разных индивидуумов. Бак было замечено выше, весьма вероятно, что некоторые лица отмечаются специальной наклонностью к различению сходства, тогда как другие лучше воспринимают различия.

Так называемая хорошая способность абстракции проявляется в общей легкости распознавания общих свойств и отношений предметов. В то же время мы видим обыкновенно, что способность эта проявляется в специальной форме в какой-нибудь определенной области объектов восприятия и идей. Так, один ребенок выказывает особенную способность абстракций в классификации предметов природы, например, минералов и растений; другой — в анализе физических процессов; третий — в построении идеальных математических понятий; четвертый — в классификации типов человеческих характеров и побуждений.

Далее, ясно, что различия эти зависят частью от врожденных особенностей. С самого начала дети бывают одарены способностью уподобления в неравной степени. Часто трехлетний ребенок обнаруживает замечательную проницательность в схватывании сходства форм предметов, привычек разных лиц и т. п. Кроме того, та или другая душевная организация и индивидуальные вкусы могут вызвать специальную наклонность к определенной форме концепций. Так, при прочих равных условиях, ребенок, особенно внимательный к формам, выказывает особенную легкость понимания геометрических концепций, тогда как у другого, отличающегося избытком мышечной энергии и сильной наклонностью к практическим изобретениям, естественно будут слагаться понятия о процессах природы, — понятия, составляющие специальность механики.

В то же время степень способности абстракции как в общем, так и в каком-нибудь специальном направлении, зависит в значительной мере от количества упражнения, развивания или культуры. В общем можно сказать, что самое резкое отличие образованного юноши от необразованного — это обладание большим запасом общих понятий и легкостью в распознавании и выделений общих сторон окружающих предметов. Не менее очевидно и то, что пристрастие к какой-нибудь специальной отрасли изучения, например, к языкам или к математике, ведет, в среднем, к занятному усилению специальной способности созидания концепций в этой определенной области.

Развивание способности абстракции. Задача упражнения способности абстракции и обобщения сопряжена с особенными трудностями. Вообще говорят, что дети очень любят конкретное и чувствуют отвращение к абстракции, находят ее трудной. Тем не менее, несомненно и то, что они самопроизвольно упражняются в отыскивании подобия предметов и в более простых родах обобщения. Действительно, открывать подобия является для ребенка истинным интеллектуальным удовлетворением. Мы видим, как сияет лицо маленького ребенка, когда он открывает новую точку сходства между предметами[6]. Вызывая к деятельности и развивая способности ребенка, воспитатель может до известной степени утилизировать это удовольствие, испытываемое ребенком при виде сходства. Отсутствие в детях интереса к общим свойствам предметов нередко является следствием того, что душа их не имеет необходимого запаса конкретных примеров, из которого могли бы образоваться понятия[7].

Упражнение в классификации предметов. Развивание способности созидания концепции должно бы начинаться в связи с чувственным наблюдением. Как было указано выше, способность абстракции обнаруживается, прежде всего, в анализе составных частей и свойств предметов. И упражнение это должно бы идти рука об руку с сравнением предметов между собой. Таким образом, первые уроки классификации предметов и распознавания их абстрактных свойств должны бы, естественно, вытекать из упражнения внешних чувств и наблюдательности. Для того чтобы придать более живой интерес упражнениям, воспитатель должен бы как можно больше пользоваться побуждениями ребенка к деятельности, заставляя его выбирать и сортировать предметы.

Далее, наставник может способствовать процессу обобщения разумным выбором частностей для наблюдения. Здесь он должен помнить, что первые впечатления самые прочные, и что экземпляры первого изучаемого класса кладут свой отпечаток на окончательное понятие. Поэтому первыми экземплярами, которые он предложит вниманию воспитанников, должны быть такие, в которых всего яснее выражаются характерные свойства класса и которые, следовательно, могут служить лучшими представителями этого класса. Так, возьмем наглядный пример — при построении класса «пища» лучше брать обыкновенные и известные виды пищи, каковы: молоко, хлеб и т. п., нежели исключительные ее виды. Точно так же в элементарном уроке ботаники, хорошие средние образцы, представляющие типичные формы растений, предпочтительны перед необыкновенными или крайними экземплярами. По той же причине первым примером острова лучше взять такой остров, как Исландия, окруженный большим пространством воды, чем такой, как Ньюфаундлен или Вайт, имеющие ту поражающую случайную черту, что они являются как бы дополнением материка. При переходе к геометрическим концепциям наставник должен быть очень внимательным к тому, чтобы приводимые им примеры были типичны. Так, первый треугольник, который он покажет ученикам, не должен иметь какой-нибудь крайней формы, вроде равнобедренного треугольника с очень узким основанием, а такую, в которой все три стороны и все углы видны отчетливо и сразу.

Следует с самого начала с помощью практических средств ослабить по возможности притягательную силу индивидуальных особенностей, против которой приходится бороться способности абстракции. При обучении геометрии это достигается посредством отделения формы от ее конкретного воплощения и в особенности от привлекательного для ребенка спутника — цвета. Черчение геометрических фигур на черной доске в высшей степени помогает образованию абстрактного идеального понятия о совершенной форме, отдельной от субстанций. До известной степени это средство годится и для объяснения форм конкретных предметов. Так, преподаватель хорошо сделает, если даст учащимся контуры типичной формы (или форм) горы прежде, чем переходить к рассматриванию индивидуальных образцов с их неправильностями и особенностями. Точно так же, при построении более простых числовых понятий, лучше начинать с простых и не особенно интересных предметов, например, с мелких камешков, где развлекающее влияния цвета и ассоциаций удовольствия доведено до минимума.

Далее, необходимо достаточное разнообразие примеров для того, чтобы избежать поспешности в сравнении и вытекающей из нее неясности и неточности концепции. По замечанию Уэтца, надо доводить учащегося до того, чтобы он усвоил концепцию во всем ее объеме и мог бы воспроизвести ее; иначе она будет страдать в отношении ясности и определенности в применении к отдельным случаям. Нет ничего пагубнее торопливости в подготовительном процессе закладывания основания для абстрактной концепции, заключающегося в наблюдении конкретных примеров; основание это должно быть широко и прочно. Без сомнения, и в этом должна быть соблюдаема известная осмотрительность. Количество примеров, необходимое для ясной концепции, не во всех случаях одинаково. Как заметил д-р Бэн, для усвоения какого-нибудь одного свойства, например, тяжести или прозрачности, ребенку достаточно одного-двух хорошо выбранных примеров, тогда как для распознавания классов, характеризуемых многими, связанными между собой свойствами, например, класса металлов, растений и т. п., необходимо множество примеров. Даже идеи чисел не могут быть усвоены, как следует, без достаточного количества конкретных примеров. Выяснить ребенку сущность идеи числа, как чего-то независимого от определенного местного расположения предметов, мы можем лишь с помощью видоизменения этого расположения, например, представив ему число «три» в виде трех точек или крапинок, расположенных сперва в ряд, потом треугольником и т. д. Только сравнивая группы разных предметов: деревьев, бусинок и т. п., ребенок вполне схватывает абстрактную идею чисел: три, четыре и т. д., в отличие ее от идеи трех бусинок и т. п. Отчасти и родители должны бы руководить построением элементарных числовых идей ребенка в его наблюдениях над наиболее обыкновенными группами предметов.

Кроме того, в процессе развивания способности абстракции преподаватель должен стараться комбинировать упражнение способности различения с упражнением способности уподобления. Так, он должен заставлять ребенка делать различие между прозрачными и непрозрачными, твердыми и жидкими, органическими и неорганическими, треугольными и четырехугольными телами и т. д., и упражнять его в систематической классификации предметов. Таким образом, концепции ребенка будут развиваться в смысле определенности и систематичности.

Этот процесс сравнивания и классификации должен дополняться наименованием групп и указыванием в форме определения наиболее важных общих черт предметов. Этой части процесса присущи особого рода опасности. Родители и наставники нередко страдают небрежностью в определениях. Следует строго соблюдать правила определения: выбирать существенные и важные свойства предметов и давать их учащимся в достаточном количестве, для того, чтобы они могли распознавать членов класса. Мерило хорошего определения заключается в том, насколько определение указывает на отличительный характер обозначаемых им предметов, и насколько оно, таким образом, помогает нам отождествлять их. Для достижения этого результата нет надобности указывать учащемуся с самого начала на все, даже на самые неясные свойства предмета. Так, мы можем вполне достаточно выяснить ребенку термины «металл» или «растение», не утомляя его внимания всеми теми свойствами, которые подразумевают под этими терминами химики и ботаники. Однако, при употреблении определений преподаватель должен остерегаться подстановки словесной формулы определения вместо самых реальных предметов и их свойств. Определение должно быть основано на действительном наблюдении предметов, должно вытекать из этого наблюдения, и жизненность понятия должна поддерживаться непрерывным обращением к конкретным примерам, обращением, выражающимся в отождествлении, выделении единичных предметов и т. д.

Согласно главному девизу современного воспитания: «вещи прежде названий», желательно, чтобы каждое определение было основано на сравнении между собой реальных предметов. Эта истина вполне признана для таких предметов, преподавание которых вообще считается нужным начинать с определений, каковы: арифметика, геометрия и физика. Бесполезно заставлять ребенка углубляться в определения Эвклида до тех пор, пока наблюдение над реальными предметами не научило его построению идей более простых геометрических форм. Не замедлять признать и то, что преподавание грамматических различий должно следовать тому же правилу. Другими словами, для того, чтобы понять истинное значение той или другой части речи, или рол

АБСТРАКТНОЕ ПРАВО - термин философско-правовой теории, введенный Г. В. Ф. Гегелем для обозначения совокупности основополагающих принципов правосознания и правотворчества, предшествующих и определяющих формирование, функционирование и содержательные аспекты права позитивного. А. п. является неотъемлемым компонентом всех вариантов целостно-концептуального анализа оснований правового мышления и деятельности, равно как и реально функционирующих правовых систем и норм. В формулировке Гегеля, "по отношению к конкретному поступку, а также моральным и нравственным отношениям, абстрактное право есть по сравнению с их дальнейшим содержанием лишь возможность, и определение права поэтому лишь дозволение или полномочие". Понятие А. п., следовательно, предполагает, во-первых, постулирование абстрактного субъекта, во-вторых, постулирование его правоспособности в качестве тех или иных притязаний и обязательств и, в-третьих, абстрагирование от конкретно-ситуативных условий и социального контекста действий субъекта. С логической т. зр., содержание и функционирование позитивного права выводится из фундаментальных норм А. п.; с т. зр. реальности, напротив, нормативный характер позитивных законов и прав возводится к постулатам А. п. Отношение А. п. к позитивному представляется рядом вариантов: от полного отождествления до резкой конфронтации. В традиции философии права, как правило, доминирует концепция иерархической субординации этих уровней права, причем статус детерминанта придается тому или иному уровню в зависимости от исходных интенций аналитического дискурса и господствующего в обществе типа правовой и законодательной системы, характера и уровня общественного правосознания. Содержательно А. п. предполагает формулирование неких максим, носящих смыслообразующий и целеполагающий характер в отношении функциональных норм и правовых регуляторов, Реализация его смыслового и целевого аспектов опосредуется структурой и деятельностью законодательных органов и конкретизируется в деятельности правоохранительных, судебных органов и структур местного самоуправления, а также в межиндивидуальном взаимодействии (имущественные и правовые сделки, конфликты, договоры и пр.). Т. о., система правовых норм в обществе предстает в виде троичной структуры: общие нормы (А. п.), особые нормы (отрасли права) и конкретные нормы (решения, акты, вердикты). При этом, как правило, А. п. само по себе не обладает статусом принудительным, хотя и наделяется качеством всеобщности в рамках рассматриваемой сферы правоотношений. Исторические представления об А. п. складываются задолго до гегелевской "Философии права"; аналогичные по смыслу концепции функционируют в большинстве политико-правовых учений философского плана. В античной философии права впервые формируется представление о принципиальном основании права, отличном от мифического, божественного и традиционного. Здесь главным нормообразующим принципом становится справедливость как мера мотивации и оценивания субъективных действий. Максима справедливости эксплицируется из метафизической закономерности космического уровня (пифагорейцы, Сократ, Платон, стоики), общего для всех животных закона (софисты, римские юристы), социальной сущности человека (Аристотель, Цицерон) либо естественного и разумного этоса (Демокрит, Эпикур, киники, скептики). Классической формулой справедливости считается определение римского юриста Ульпиана (170 - 228): "Справедливость есть постоянная и непрерывная воля воздавать каждому свое право". Эта максима дополняется предписанием "жить по праву" и запретом "не нарушать чьего-либо права". Субъектом правоотношений здесь выступает народ как совокупность свободных и равноправных граждан, а индивид является лишь объектом правового долга и общественных обязанностей (говоря о правах и привилегиях гражданина, их не разграничивают фактически и содержательно с обязанностями). Целевым аспектом права выступает общее благо - именно как благо политического целого, соразмерно распределяемое среди граждан под эгидой принципа т. н. "геометрической справедливости". Условия, при которых принципы А. п. реализуются в позитивных законах, постулируются по-разному: это правление мудрых и достойнейших (Гераклит, Платон, Сократ), многослойная структура государственных органов, обеспечивающая действия власти в интересах общего блага (Аристотель, Цицерон), господство особого этоса среди властной элиты общества (греческие и римские стоики) и т. п. Во всяком случае, оптимальное функционирование политико-правовой системы связывается не столько с формой государственного устройства, сколько с качественными характеристиками политической власти и управления, поскольку формирование и действие позитивных законов зависит от характера и способа действий правителей. Следует отметить, что в данной традиции разрабатывались и противоположные мотивы: в учениях некоторых софистов (Фрасимах, Пол из Агригента) естественная справедливость резко противопоставлялась конкретным законам и политике государства. Причем, делался вывод о неразумности, невыгодности и даже пагубности для политика действовать в соответствии с метафизической справедливостью. Сходные мотивы прослеживаются в социальнополитических концепциях Демокрита, Эпикура, киников. В средневековой философско-правовой традиции отчетливо прослеживается влияние платоновской, аристотелевской и стоической концепций взаимосвязи А. п. и права позитивного. Структура этих отношений усложняется за счет введения идеи божественного права или закона в качестве истока всех правовых принципов. Кроме того, новым субъектом правотворчества и правоотношений становится церковь - в качестве реального социального института и идеально-духовного сообщества. В раннехристианской традиции акцент ставится не столько на рационально-прагматические аспекты правового регулирования, сколько на возможность их адаптации к нормам новозаветной морали (именно в Священном Писании и вероучительных догматах церкви выражены принципы универсального божественного закона). Естественное право временно утрачивает основополагающий статус, оказываясь опосредующим звеном в реализации божественных принципов. Уровни права, т. о., различаются по истоку, сфере и способу действия. Божественное право - общие принципы мироустройства, истекающие из божественного разума и проявляющиеся в вероучении и деятельности церкви. Они постигаются лишь верой. Естественное право - общие законы жизни, реализующиеся в телесно-физической деятельности человека и выражающиеся в общечеловеческом разуме. Позитивное право истекает из воли и разума правителей-законодателей, действует в рамках конкретных государств и принадлежит области практического рассудка. Статус правового акта закон приобретает лишь в случае соответствия принципам естественного и божественного права, в противном случае он трактуется в качестве произвола власти. Гарантом органичного взаимодействия уровней права является, во-первых, соответствие политической системы божественно-иерархической структуре универсума и, во-вторых, подконтрольность политической сферы авторитету церкви. Вместе с тем раннесредневековая мысль (в частности, Августин) всячески подчеркивает несубстанциональность позитивного права, и в случае коллизии между ним и законом божественным предпочтение отдается последнему. В политикоправовой мысли классического средневековья акценты несколько меняются. Так, Аквинат неявно приравнивает божественное и естественное право, утверждая государственно-политическую сферу как сферу разумно-прагматической деятельности, которая имеет собственное духовно-нравственное значение. Принципы естественной справедливости у него трактуются согласно Аристотелю, а критерием разграничения справедливого (правомочного) и несправедливого является "народная воля", выраженная в сословном представительстве. С XIV в. в политикоюридических трактатах божественное право приобретает все более и более абстрактный характер и постепенно устраняется из сферы принципиальных и реальных правоотношений. Масштабные процессы секуляризации государства и права в XV - XVII вв. приводят к революционным изменениям в трактовке права вообще и А. п. в частности. Прежде всего, принципиально меняется понимание естественного права в качестве фундамента всякой правовой деятельности и правосознания. Субъектом правоотношения и носителем правосознания отныне провозглашается индивид, постулируемый в качестве автономно-суверенного деятеля. В своем "естественном состоянии" он наделяется той или иной совокупностью неотчуждаемых прав личности, которые и образуют его природную (т. е. первичную по отношению к социальным установлениям) правоспособность. Наиболее емкая формула личной правоспособности выражена Т. Гоббсом: "По своей природе все люди имеют равные права на все". Тем самым область А. п. предстает в качестве правовых свобод как правомочных притязаний. Государственно-политические и правовые формы понимаются в качестве разумно-необходимых средств реализации и обеспечения этих притязаний. Правоспособность самого государства в качестве реального источника позитивного права и инструмента поддержания взаимовыгодного правопорядка определяется общественным волеизъявлением в форме "общественного договора". Этим актом определяются прерогатива и границы вмешательства государства в частную жизнь индивида и гражданского сообщества в целом, устанавливаются та или иная степень ответственности государства (правительства) перед обществом и оптимальные процедуры общественного контроля (через легитимные представительские органы, общественную критику либо активное сопротивление власти). Одновременно определяются и обязанности индивида по отношению к обществу и государству. Т. о., принципиальным субъектом правотворчества и правоотношения выступает народ как внутренне дифференцированное сообщество автономных индивидов, не утрачивающих, а лишь делегирующих свои исконные права тем или иным властно-политическим структурам. К фундаментальным правам личности, как правило, относят право на сохранение жизни, гарантию личной безопасности, право на владение и распоряжение имуществом, свободу совести, свободу слова, право участвовать в формировании законодательных органов и т. д. Фактически, в данной традиции, господствовавшей в XVII - XVIII вв., "естественный индивид" выступает как абстрактная персонификация общественных потребностей и социальных интересов. В пользу этого говорят и постулирование естественного равенства, и отождествление правоспособности с имущественными отношениями (возможность самопроизвольного распоряжения и отчуждения прав в пользу кого-либо, фундаментальность договорных процедур). Логическим завершением естественно-правовой концепции становится руссоизм с его принципом тотальной зависимости государства от гипостазированного "народного суверена", политическим радикализмом и оправданием насилия как способа политического действия. Следующим шагом в развитии теории А. п. становятся философско-правовые учения И. Канта и Г. Гегеля. Кант, фактически, впервые вводит в философию права А. п. в собственном смысле, лишая его натуралистических параметров и сводя к априорным принципам практического разума. Как в области этики, так и собственно права Кант последовательно проводит принцип единства свободы и самоограничения. А. п. (все еще выступающее как "естественное"), являясь фундаментом конкретной правовой регуляции, само по себе не обладает общезначимым принудительным характером. Установление и поддержание оптимального правового пространства для социально-индивидуального взаимодействия является главной функцией государства. Сфера гражданского общества, где индивид реализуется в своем "естественном" качестве, не способна к оптимизации взаимоотношений, будучи сферой имущественной и статусной конкуренции. Государство, наделенное прерогативой позитивного законотворчества, выравнивает возникающие здесь противоречия и обретает кардинальную роль в общественной жизни. Кант постулирует тождественность "естественной свободы" и гражданско-правового состояния: второе даже более оптимально, ибо граждане ничего не утрачивают из своих естественных прав, взамен обретая упорядоченность и стабильность. Произвольное самоограничение индивидов сменяется внешне-правовым ограничением их субъективных притязаний. Коллизия априорной правоспособности личности и формально-принудительного характера реальных правоотношений снимается за счет своеобразной интериоризации права в качестве нравственной необходимости. Тем самым Кант формулирует один из основных принципов правового сообщества: все процедуры власти предпринимаются в рамках установленных правовых норм, граждане же обязаны соблюдать и уважать установления позитивного права. Выражением этой системы взаимных правоотношений является конституция, в которой, с одной стороны, реализуется правоспособность граждан, с другой - правотворческая прерогатива государственной власти. Гарантом сохранения конституционного правопорядка служит система строгого разделения властей. В данном контексте конституция, собственно, выступает как систематизация и фиксация фундаментальных норм А. п. Основные смысловые аспекты кантовской правовой теории развиваются Гегелем, который рассматривает систему правовых принципов и норм как этапы последовательного саморазвития "разумной идеи права", А. п. определяется им как "право абстрактно свободной личности". Здесь право выступает как двуединый принцип, благодаря чему правоспособность определяется и притязаниями, и нормативностью. Максима А. п. выражается следующим образом: "Будь лицом и уважай других в качестве лица", сфера действия А. п. - отношения собственности, договорные взаимоотношения и "неправда" (квинтэссенцией которой является преступление). Т. о., А. п. имеет своим источником произвол отдельных лиц и в этом качестве оказывается реализацией непосредственной свободы как возможности всяких правоотношений. Более того, Гегель утверждает, что А. п. как непосредственное право личности есть вообще "голая возможность". Субъективно-произвольный характер А. п. снимается и преодолевается на ступени "морали", где происходит внешне-правовая оценка целей и мотивов индивидуальных действий. Высшей ступенью конкретизации права вообще является ступень "нравственности", соединяющая единичное, особенное и всеобщее в форме государства. Именно оно, по Гегелю, и есть реальный источник реально функционирующих правовых норм: в логическом смысле "право есть вообще... положительное право". Сфера правотворческих прерогатив государства ограничена, фактически, лишь формальным требованием подвергать правовому (в данном случае - законодательному) регулированию только внешние стороны человеческих отношений, оставляя в стороне их внутреннедуховные аспекты ("моральная воля сама по себе не наказуема"). Опосредующим звеном в этом процессе конкретизации А. п. является гражданское общество, впервые отчетливо представляемое в качестве социально-экономической сферы деятельности и социальных связей. Гегель прямо связывает гражданско-правовые процессы с коллизией социальных интересов. Поэтому и система правосудия формируется не государством, а именно гражданским обществом. Значение государства здесь таково: оно есть сила и средство, придающее деятельности судов всеобщий характер, т. е. устанавливающее формально-юридическое равенство всех граждан. Т. о., в гегелевской философии права само право предстает как сложный и диалектический процесс, в котором взаимодействуют различные субъекты (индивиды, социальные группы, государство). Каждый субъект имеет тенденцию к абсолютизации своего "особого права", взаимодействие этих тенденций порождает специфическое самоподдерживающееся состояние правового сообщества, выступающего в конкретной форме правового государства. Такое государство определяется как "разумная в себе и для себя всеобщая воля". Кант и Гегель в разработке системной концепции правового государства по сути развивают чистый логический дискурс права, завершая длительную эволюцию правовой метафизики. Постклассическая философия права развивается в целом по двум основным направлениям: социологическому и нормативному, каждое из которых представлено целым рядом школ. В первом варианте право рассматривается как функциональная система, производная от так или иначе интерпретируемой системы социальных отношений. Благодаря этому А. п. как некая субстанциальная и принципиальная сфера правоотношений вытесняется и замещается иным концептуально-понятийным аппаратом: системой социальных норм и ценностей, классовым интересом, волей к власти, социальным действием, взаимоотношением "элиты" и "массы" и т. д. Нормативный подход продолжает традицию акцентировки формально-логических аспектов правового взаимодействия, выраженного через иерархию правовых норм различного уровня. Здесь концепция А. п. полностью сохраняет свое эвристическое значение, т. к. в данных школах (юридический позитивизм, нормативизм, неокантианство) правовая система рассматривается как первоисток социально-политической сферы, базис и пространство, в котором осуществляется все разнообразие социальной деятельности. Так, представители юридического позитивизма (Д. Остин, К. Бергбом, П. Лабанд, А. Эсмен, С. В. Пахман, Г. Ф. Шершеневич) используют понятие А. п. исключительно в негативном смысле, утверждая реальное существование только позитивного закона. Последний не нуждается в аксиологической, метафизической либо социальной оправданности, будучи достаточно обоснованным стоящим за ним волеизъявлением государства. Все юридические нормы разделены на родовые - абстрактные приказы, предписания, нормативные суждения, и видовые - конкретные законодательные акты. И те и другие, по сути, обусловлены чистым произволом государства. Субъективные аспекты правоотношений рассматриваются как производные от нормативной воли верховной власти: государство делегирует определенные права и обязанности субъектам правоотношений. И само государство предстает исключительно в виде особого и высшего юридического лица. Неокантианская философия права (Г. Коген, Р. Штаммлер) осмысляет специфику правоустановления, правосознания и правоотношений через категорию цели: социальные явления и процессы обусловлены не причинно-следственными закономерностями, а целеполаганием как априорной способностью сознания. Отсюда право есть "обусловливающая форма", а социально-политическая деятельность - "обусловленная материя". Право есть "постановка и реализация общих целей посредством внешних правил". Т. о., оно выражает формально-принудительное качество человеческого "хотения". Функцию и смысл А. п. в этой системе играет понятие "идеи права", служащее мерой и критерием справедливости права. Это особое правовое "хотение", выраженное как безусловное единство в осмыслении, оценивании и постановке социально значимых целей. Оно не существует реально наряду с позитивным правом, не представляет идеально-сущего правопорядка, т. к. совершенное право содержательно невозможно, а позитивное право всегда изменчиво. А. п. есть единый формальный метод суждения о праве под углом зрения общесоциального идеала или "путеводная звезда" исторически становящегося права. Суть прогресса в области правовой деятельности - постоянное приближение к "идее права", в ходе которого эволюционно формируется и оптимизируется правовое сообщество в кантовском духе. В неопозитивистской концепции нормативизма (Г. Кельзен) система права также выступает в качестве самодовлеющей и автономной сферы, конструктивно применяемой в социально-политической и экономической сферах. Аналогом А. п. у Кельзена выступает "общая норма" как трансцендентально-логическая категория, являющаяся базисом и условием формально-содержательного единства и значимости всех низовых норм. Низшие нормы обусловлены высшими, образуя нормативную иерархию: конституция (получающая статус обязательности из "основной нормы"), "общие" нормы и законы (их статус обеспечен правовым способом функционирования властно-политической системы), "индивидуальные нормы" (создаваемые судебно-административными органами для конкретных ситуаций). Формирование правопорядка происходит как движение от абстрактного к конкретному. Фактически, право отождествлено с правопорядком, который есть "система общих и индивидуальных норм, связанных между собой, поскольку создание каждой принадлежащей к данной системе нормы происходит через другую норму этой системы и в конечном счете определяется посредством основной нормы". В связи с таким пониманием, судебно-административная деятельность носит конструктивный, а не декларативный характер: суд фактически создает индивидуальную норму, решая вопрос о соответствии общей нормы, на которую он опирается, данному правопорядку и конституции. Если эта процедура соблюдена, в дальнейшем решение рассматривается как правовой прецедент. А прецедентные решения судов высшей инстанции могут "конкурировать с законодателем", становясь "общей нормой", чем задается динамичная система децентрализации законодательства. Функционирование права и правопорядка носит характер самосовершенствования и постоянного самовоспроизводства. Понятие государства как нормативно-принудительного порядка человеческих отношений логически тождественно понятию права, следовательно, государство и есть "относительно централизованный правопорядок" либо его персонификация в качестве юридического лица. Развитием этих идей служат социология и философия права Е. Эрлиха, школы "свободного права" (Г. Канторович, Ф. Жени, Г. Исай), Гарвардской школы (Роско Паунд и реалисты). Отказываясь от формально-логического подхода к праву, данная традиция резко противопоставляет "живое право" кодифицированному и формализованному "праву юристов". Первое есть сеть изменчивых, фактически действующих норм, вытекающих из реального взаимодействия групп и индивидов. "Право юристов" - система особых норм, вытекающих из судебных решений и прецедентов. Единообразная высшая система правовых норм - кодифицированное право. Законодатель не творит право, а лишь обнаруживает уже действующую норму постфактум, придавая ей формально-обязательный статус. Сама норма к этому времени может уже устареть. Следовательно, реальное правовое регулирование совершается не высшими законодательными и властными инстанциями, а местными судебными органами: судьи выносят решения на основе "свободного отыскания права", опираясь на "молчаливое волеизъявление", "аксиомы доверия", интуицию и т. д. Особое значение в этом имеет "правовая совесть" реального творца права (судьи, адвоката, клерка, полицейского, администратора). Гарвардские реалисты (К. Ллевелин, Д. Фрэнк) радикализуют эти мотивы, не просто противопоставляя А. п. как формально-нормативную систему абстрактных предписаний "живому праву", а вообще отрицая нормативный характер права. Понятие правовой нормы есть миф, суррогат позитивных свойств "авторитарного отца", гарантирующего безопасность и безответственность в сфере принятия решений. Поэтому право есть либо "действительное право" (состоявшееся специфическое решение суда), либо "вероятное право" (предвосхищение такого решения). Нормативность не присуща и этим решениям, т. к. они выносятся и действуют в сфере нестабильного сущего и не соотносятся с привычными и мифологизированными представлениями о сфере должного (где и существуют безжизненные общие нормы). Эта радикальная концепция, безусловно, выражает специфику эволюции западной судебно-правовой системы в направлении либерализации правовой деятельности. В целом, можно сделать определенный вывод о значимости концепции А. п. в длительной истории философско-правовой мысли. А. п. обладает реальным существованием лишь в качестве функционирующих в общественном сознании тех или иных представлений о справедливости, правоспособности, фундаментальных правовых и ценностных притязаниях субъекта социального взаимодействия. Само по себе А. п. не является позитивным моментом формально-нормативной системы общества, ее субстратом или чем-то существующим параллельно. Но в качестве комплекса ценностей, идеалов, социальных ожиданий, целевых представлений оказывает существенное влияние на общественное правосознание и правоотношения. Важнейшими условиями этого процесса являются: во-первых, способность самой законодательной, правоохранительной и судебной системы реагировать на изменение общественных потребностей и мнения; и, во-вторых, готовность субъекта правоотношения активно бороться за реализацию основных ценностно-целевых принципов своего правосознания. Если такого рода взаимодействие осуществимо в рамках легитимных политикоправовых процедур, можно говорить о приближении данной социально-политической системы к статусу правового государства.
Е. В. Гутов

Не надо делать из меня дурака. Договорились! Мои любимые и нежные друзья!

Вас поздравляю с приближением чуда!

Неважно, кто вы, с кем вы и откуда…

Вас с годом Новым поздравляю я!

Пусть в карнавальном танце вас закружит

Колдунья-ночь…

И радость в дом придёт…

Пусть в этот праздник сказка оживёт,

Когда метель снежинками завьюжит…

Шепнём на ушко зайцу в этот час

Все наши сокровенные желанья!

Исчезнут километры-раcстояния…

Я с Новым годом поздравляю вас!

Пускай растает в ваших душах лёд…

Пусть в них звучит мелодия из счастья!

Пусть мы, вступая в год змеенка власти,

Поверим: лишь хорошее нас ждёт!

Я вам всего-всего-всего…желаю!

Вам стоит лишь поверить в чудеса!

Звучат друзей моих любимых голоса…

С точки зрения банальной эрудиции, каждый локальный индивидум стремится мистифицировать абстракцию, но мы не должны пренебрегать тенденциями парадоксальных иллюзий, а также мотивировать критерии абстрактного субъективизма. Так как ваш потенциальный уровень равен нулю и стремится к минус-бесконечности, дальнейший разговор считаю нерентабельным...:D

В логике диалектико-материалистической категории абстрактного и конкретного рассматриваются по-иному – как внутренние противоположности, в единстве которых и осуществляется мышление как со стороны...

Нууу...с точки зрения банальной эрудиции не каждый индивидуум поддаётся абстрактному мышлению, и из-за этого чаще всего трансцендентальную концепцию принимают за экзистенциальную субординацию.

Что такое субординация. Это когда все знают, что начальник козел, но сказать об этом не могут. Поэтому концепция может быть абстрактной стороной субординации.

Твой вопрос:"Является ли система взглядов отвлечённым понятием системы служебного подчинения младших старшими." Постарайся ответить сам на свой вопрос.

Идея как таковая субординации не подлежит, а руководящая тем более, если, конечно, с абстрактной стороны подойти, так только с тыла и увидите...

если сублимировать абстракцию и довести до абсурдной реальности в состоянии идиосинкразии то вполне возможно добиться желаемого.

проще бы...по-русски бы...любите Вы, мудрецы, иностранные слова...продвавец- менеджер, сторож- секьюрити...

Концепция-это либо система взглядов,либо идеологическая трактовка какой-нибудь темы.Вот и думайте.

Ну ,знаете ли,концепция концепцией,а субординация-дело серьёзное и всё таки лучше её соблюдать!

Является,но если перенпутаешь стороны потом жопу покарябать можно,лудьше по старинке,лапухом

а если на русский ? абстракция и субординация? что-то не вижу сторон между смыслами этих слов(((

если субординация находится в концептракционной стороне абстракции,ну или как-то так.

намешали и не проговорить... Можно использовать вместо чистоговорки для взрослых...

Нет конечно. Потому, что объективное мнение есть результат навязывания политики.

Если Ваша концепция написана для субординации, тогда это - полная абстракция....))))

Я НЕ МОГУ ИГНОРИРОВАТЬ ТЕНДЕНЦИЮПАРАДОКСАЛЬНЫХ ИЛЛЮЗИЙ ИЗ ДПННОГТ ИНДИВИДУУМА"!