О любви немало песен сложено.. . Вот друг тоже попытался написать сонет. Оцените?

http://otvet.mail.ru/bk/kotov_1234/

Сонет

Ты - радость пробуждения от сна.
Столетия безбрежность небосвода
ждала тебя, как пашня майских всходов.
Моя душа одной тобой пьяна.
Ты мне нужна как вера, как весна.
Душа озябла за лихие годы.
Ты вся - огонь. Твоя сестра - свобода,
Но, всё же, ты прекрасней, чем она.
Не налюбуюсь чудом светло-рыжим!
С тобою солнце веселей и ближе,
цветы шиповника - милее роз!
Так оставайся дикой и красивой,
чтоб каждый вечер звездам молчаливым
ты вновь дарила золото волос.

Что такое тест? Приведенное к стандартному виду интервью. Что такое стихи? Приведенный к стандартному виду личностный стимул. «Вот кто я, вот мои стихи, в которых я излил душу. Что вы скажете о моей душе? » Стихи. Самопредъявление. Стимул в ожидании реакции. Запрос к публике об оценке. «Скажите, как вам мои стихи? » - на самом деле значит: «Скажите мне, как вам я? » Но приговор может быть несправедлив, жесток и ужасен, и тогда вместо человека на скамью подсудимых садится не поэт сам – а его лирический герой. Поэзия – это такой способ выходить на мировую сцену не лично, но как бы общественно в облачении лирического героя, воспевающего, к примеру, лирическую героиню.

Стихи – это изделие, за всяким изделием стоит мастер. Но если изделие попадает в руки человеку злому, то именно то, что оно – хорошее, вызовет нечто противоположенное чистому восторгу – грязный восторг, легко определяемый как зависть.

Осень не спрашивает: «Как вам я? » Река не спрашивает: «Как вам я? » Не спрашивает бабочка, она и не может спрашивать, и только в голове человека может возникнуть образ бабочки, знающей о своей красоте. Не спрашивает и грязь: «Как вам я? » И червь, и плесень, и хриплый кран перекрытого водопровода, и гул самолета, похожий на громовые раскаты от расчески, скребущей голову со лба к затылку. Юпитер тоже не спрашивает, как вам я? Космос не спрашивает и не отвечает. И молчаливые звезды не могут ни принять, ни отвергнуть подарка, даже если этот подарок показался лирическому герою золотыми волосами лирической героини. Внутри Сатурна мрак и жуть. Внутри Сатурна – пустота.

Мой лирический герой становится с каждым днем все более выдуманным. Кому я нужен? Странным образом я боюсь не людей, а своих разговоров с ними. Разговоры – любимая игра моих соотечественников, но я в нее проигрываю. Стоит начаться разговору, как меня охватывает страх: вот сейчас кончится стимул и от меня потребуется реакция, и я опять ляпну что-то не то, и мой собеседник, такой хороший и такой добрый человек, такой дорогой мне, скиснет, ему станет скучно, и он почувствует себя неловко. Вернее, это даже не страх ляпнуть, а страх почувствовать, что я не могу почувствовать то же самое, что чувствует мой собеседник. Это страх не столько своего провала, сколько его провала, потому что ему не удается заразить меня своим чувством. Я чувствую себя каменным идолом, когда они разговаривают со мной, и хуже того – идолом, которому ужасно стыдно быть идолом, но который не может никем, кроме как идолом быть. У меня тупое сердце. Сердце-дебил.

Вот и сейчас мой друг просит меня рассказать ему о своих стихах – он просит меня рассказать меня о его рассказе. Но вопрос с тем же успехом он мог бы адресовать Сатурну, внутри которого мрак, жуть и пустота. Что я могу сказать ему? В стихах описывается отношение лирического героя, назовем его NNN, к лирической героине. Свое самоощущение после встречи с ней он считает разительно отличающимся от того, что было раньше, и находит такую же разницу, как между сном и бодрствованием. Встреча с ней радостна ему, как пробуждение от сна. Хотя именно необходимость просыпаться по утрам как раз и не радует не выспавшихся людей. NNN оценивает сон как состояние плохое, а пробуждение – как хорошее.
________________________________________________________________________

Возможно, сон в данном случае – метафора смерти или жизни, в состав которой входит ингредиент смерти, например, летаргического сна. Это подтверждается и упоминанием пашни, населяющие организмы которой на зиму входят в состояние анабиоза – зимней спячки. Далее NNN скрыто цитирует забытого мной автора романса «Душа полна тобой» , и заставляет меня сомневаться в том, что это был Пушкин. А кто это был? Вот твой хваленый интеллект – гнилая корзина с вывалившимся дном. «Душа полна» и «душа пьяна» . Есть ли существенные различия между этими синтагмами? Опьянение души расценивается NNN как что-то хорошее с ней, с душой, случившееся. Зимняя трезвость души, скепсис и безверие сменяются легким смещением ментальной оптики, душа пьянеет и, видимо, глупеет, делаясь теплой и милой, как нарочито притупленная проза Фазиля Искандера. В конце концов, интеллект – это еще не хорошее настроение. И поэтому как такового счастья он не приносит. Хотя и не уносит такового тоже, разве что только в случае беспокойного ума. Что дальше? NNN высоко оценивает состояние веры – оно выше для него, нежели состояние безверия. Не совсем ясно, о вере во что идет, собственно, речь? О вере в высшее существо, изобретателя и изготовителя эволюции? О вере в собственные силы? Если о вере в силы, то какие именно? Литературные силы? Способность словом наводить на выразительную резкость приблизительные фигуры мышления? Возможно, имеются в виду самые обычные, и даже пошлые силы мужчины, утратившего было интерес к женщинам, и почувствовавшего, как этот интерес снова им заинтересовался. У меня чудовищно пошлый ум, опять же – результат отсутствия во мне сердечного человеческого таланта, который догадливый психиатр с архимедовой радостью удавшегося открытия причислил бы к симптомам шизофрении. Далее NNN упоминает «лихие года» , охладившие его душу, видимо, цинизмом и низостью. Речь, скорее всего, идет о времени смены идеологической парадигмы.

Начавшиеся как героические поиски исторической правды, благородные порывы 90-ых привели к полному опровержению коммунистического идеала, а затем и вообще идеализма, как смысла существования государства и общества. Идеализм себя не оправдал, впрочем, цинизм тоже себя не оправдал, но цинизм более живуч, а идеализм всегда кажется довольно искусственной конструкцией, похожей даже не столько на самого Дон Кихота, сколько на его картонные доспехи, пытающиеся двигать помещенной внутрь живой и даже мыслящей плотью. NNN трагически пережил эту смену идеологической парадигмы – трещина, разламывающая мир, всегда проходит через сердце поэта. Срыватели всех и всяческих масок полагали, что расчищают исторические пути для новых горячих сердец, но их разоблачительская деятельность закончилась ворчливой угрюмостью мастеровых, похожей на страх и пустоту ошеломленного детдомовца, узнавшего, что его отцом был вовсе не летчик, спасший город тем, что не бросил пылающий самолет, а какой-то вор, забулдыга и псих. Этот шок похож на потрясение школьницы, узнавшей, что ее единственный, лучший, любимый мальчик, звезда школьных дискотек, лишил ее девственности на спор с какими-то дураками. Душа холодеет. Веселый клоун, обещавший богатство жизненного опыта, сдержал обещание и вот, закрывает свое шапито. И NNN видит свое сердце как пепел. В еще теплую золу капает дождь, капли, упавшие в золу, кажутся тяжелее капель, упавших рядом на землю. Шипящие от пара черные крапины перекрывают друг друга, и вот уже охлажденная зола становится серой, как цемент, кашей, и даже разбрызгивается. Далее жизнь превращается в дожитие. Из жизни извлекли что-то столь же важное, сколь и невидимое. Только что Россия была втянута в грядущее, в даль социализма, и вдруг все оборвалось: внутри России – мрак и жуть. Внутри России – пустота.

Но странным образом опустошенный, лишенный грядущего коммунист обнаруживает, что счастье можно найти не только в идее бескорыстного общественного блага, но и просто в личной жизни. Былое теплое чувство надежды, заставлявшего его верить в социальный прогресс, оказалось очень похожим на влечение к рыжеволосой вертихвостке. И это не грех, и не последнее падение идеала, просто психика, а у коммунистов она тоже есть, - это такая энергия. И энергия эта меняет объект, меняет свой характер, но она – одна, как одно солнце зажигает электрические лампочки, так и заставляет идти в рост побеги тыквы. Лирическая героиня делает невозможное – она поджигает пепел. Огонь возвращается. Жизнь снова захватывает, как авантюрный сюжет. Раньше сюжет был великим – NNN чувствовал себя частью марксистского замысла, теперь сюжет измельчал – но от того не стал менее увлекательным. Высшей ценностью обладает не столько жизнь, сколько то, что делает жизнь увлекательной. Увлечение, азарт – то, что снижает болевой барьер и позволяет не замечать даже существенных страданий, вот что нравится NNN. Его отвергла страна, но его приняла девушка. В конечном счете, любое увлечение – это стремление к увеличению. Увеличение благосостояния советского народа, пережитое одной, отдельно взятой человеческой психикой, уравнивается с увеличением любовных надежд и личных успехов. Любоваться так, как любуется NNN, можно только имея надежду. NNN любуется рыжеволосой красоткой, и солнце – символ так и не наступившего коммунизма, согревает его общественное сердце в личной жизни. Павел Корчагин, переживший свой неудавшийся роман с так и не построившимся великим Будущем, находит утешение в личном восхищении частным лицом женского пола. Это можно считать опошлением, шипением капель в отгоревшем пепле, но кто сказал, что общественное – ценнее личного?

Разве не возвышается общественное чувство личным, страстным и пристрастным отношением? И разве не возвышается личная страсть тем, что NNN вкладывает в нее утраченные социальные иллюзии?
В 1986-ом, где-то в бараках под Казачьей горой собиралось странное общество мистиков-марксистов. Уверенные, что душа бессмертна, они довольно грубо перенесли атрибуты православного культа на Маркса, Энгельса и Ленина, которые невидимо, как призраки коммунизма, бродят среди людей, вечно живые и вечно взыскующие к их пошлым сердцам. Был сооружен иконостас, вместо икон на котором фигурировали портреты больших и малых коммунистических вождей. Работы Ленина зачитывались как в ектинье – монотонным голосом, и, как «аминь» повторялись изречения классиков, типа «Пролетарии всех стран, соединяйтесь! » В какой-то момент подростки начинали верить в магию происходящего действа, все больше напоминавшего шабаш дьяволопоклонников. Я даже думаю, они уже утрачивали чувство юмора, и впадали в настоящий религиозный транс, тем более, что отец Михаил говорил, что сатана не настаивает, чтобы ему поклонялись прямо, он согласен и на псевдонимы. Главное – что именно он, враг Бога и человечества, всегда готов притаиться за любым истуканом, только бы застукать за истуканом хотя бы одного ему молящегося.

Я легко могу представить себе NNN среди этих странных подростков с розовыми глазами, и даже слышу, как ругает его, поздно вернувшегося с марксистской всенощной, мать. Он не собирался изменять Родине, случилось худшее: Родина изменила ему. Но потребность в верности осталась, и если Родина изменила, и верить в то, что она станет снова верна, уже нельзя, осталась надежда, что не изменит хотя бы красавица. Поклонение красавице вызывает в его душе такой же языческий культ, как и поклонение коммунизму. NNN чувствует этот древний зов. Он чует в нем что-то дикое, еще не окультуренное, не сведенное к мучительному мичуринскому плодородию естество. Он чует в нем, как настоящий коммунист, что-то большее, чем мог бы почувствовать современный пошляк. Он чувствует коммунизм как стремление розы вернуться в состояние шиповника, так, как его чувствовал романтик Маркс, когда писал «Манифест» с его проповедью общности жен и бытового имущества. Ему хочется пройти по улице голым, потому что тратить жизнь на одежду – нелепо. Он чувствует зов мужской плоти как зов будущего, зов идеального строя, освобожденного от товарно-денежных отношений и от отношений вообще. Это душа, скорбящая о своем утраченном детстве, когда еще не было ни совести, ни страха, ни жадности и даже жалости к себе. Розы для NNN - буржуазны. Шиповник ему милее, и потом, что такое брокколи, если не все та же капуста, только с дипломом МГУ? Его, ошеломленного надвигающимся холодным танком тоталитарно толерантной европейской цивилизации, терзает то ли истинная человеческая природа, то ли природа человеческой истины.

Он ищет правду в стойкости дикороса, и, опьяненный новой надеждой дикой красоты, не замечает, что молчаливые звезды никогда не примут в подарок никакого золота ничьих волос. Потому что внутри звезд – мрак и жуть. Внутри звезд – пустота. И внутри Ленина, и внутри Маркса, и внутри коммунистического идеала, и внутри лирической героини – мрак, жуть и пустота. Видимо, мрак, жуть и пустота не способны знать о себе, что они есть на самом деле, и поэтому сам NNN не догадывается, что и он – всё то же самое. Везде.
И даже я – эта троица. Остался только вопрос: что стало с этим наивным и теплим сонетом, изящным комплиментом диковатой красавице, после того, как он прошел через мой могильный ум? И почему от разрушения надежд становится настолько же легче, насколько и печальнее? Время от времени я забываюсь, и снова начинаю верить в эту условность – как будто удовлетворение возрастающих потребностей народа есть высшая цель любой партии, и, значит, моя личная цель. Но потом я вспоминаю Юпитер, похожий на вязаную лыжную шапочку рыжей красавицы, и понимаю, что уже скоро. Скоро мы с Юпитером станем одной и той же материей, он – раньше, я – чуть позже. А еще чуть походя – и рыжая красавица.