о чем говорит фамусов в беседе с чадским

В начале разговора Чацкий говорит о Софье и только о Софье:

Уж Софье Павловне какой

Не приключилось ли печали?

У вас в лице, в движеньях суета.

Фамусов, имеющий свои планы относительно Софьи и боящийся Чацкого как возможного претендента на ее руку, о Софье с Чацким как раз меньше всего желает говорить. Он старается увести от этой темы:

Ах! батюшка, нашел загадку,

Не весел я!. . В мои лета

Не можно же пускаться мне вприсядку!

Чацкий точно не понимает Фамусова или не хочет понять. Мысль о Софье у влюбленного Чацкого — навязчивая идея. Он снова ведет речь о ней:

Никто не приглашает вас;

Я только что спросил два слова

Об Софье Павловне: быть может, нездорова?

Упорство Чацкого в избранной им теме приводит Фамусова в сильнейшее раздражение и гнев:

Тьфу, господи прости! пять тысяч раз

Твердит одно и то же!

То Софьи Павловны на свете нет пригоже,

То Софья Павловна больна.

Скажи, тебе понравилась она?

Обрыскал свет; не хочешь ли жениться?

Постепенно диалог между Чацким и Фамусовым становится все более острым. Словесная дуэль вокруг Софьи перерастает в столкновение воззрений, идей, нравственных понятий. Столкновение на личной почве делается по своему характеру столкновением политическим и мировоззренческим. Но резкая печать личного остается на этом споре и тогда, когда он становится совсем не личным. Тема Софьи отнюдь не исчезает вовсе: она уходит только в глубочайший подтекст. Именно этим объясняется предельная горячность спора и крайняя запальчивость спорящих.

Споря с Чацким, защищая свой взгляд на вещи и свои идеалы, Фамусов еще больше, чем в сцене с Петрушкой, высказывает всю ретроградность и своих взглядов, и своих идеалов. Его рассказ о Максиме Петровиче, который «на золоте едал» и, когда было нужно, перед императрицей «отважно жертвовал затылком» , открывает для Чацкого возможность страстной отповеди, позволяет ему проявить всю силу и остроту ума:

Свежо предание, а верится с трудом.

Чацкий открыто издевается над идеалами Фамусова:

Хоть есть охотники поподличать везде,

Да нынче смех страшит и держит стыд в узде…

Слова Чацкого о смехе Фамусов, должно быть, принимает особенно близко к сердцу. Смех действительно страшит его больше всего. Недаром, когда Чацкий начинает иронизировать над ним и над его идеалами, гнев и раздражение Фамусова переходят всякие границы. Все, что он теперь говорит, он говорит вне прямой зависимости от слов Чацкого:

Ах! боже мой! он карбонари!

Опасный человек!. .

Что говорит! и говорит, как пишет!

Он вольность хочет проповедать!

Да он властей не признает!

В кульминационный момент сцены Фамусов совсем уже перестает слушать что-либо. Грибоедов это оговаривает специальной ремаркой. Ремарка дается тогда, когда слуга объявляет о приходе Скалозуба