дешовом электрическом раю, всю ночь ломаю руки от ярости и муки и людям что-то жалобно пою. Гудят, звинят джаз-банды и злые обезьяны мне скалят искалеченные рты, а я, кривой и пьяный зову их в океаны и сыплю им в шавмпанское цветы. Акогда наступит утро, я бреду бульваром сонным, где в испуге даже дети убегают от меня. Я усталый старый клоун, я машу мечем картонным, и в лучах моей короны умирает светочь дня. На башне бьют куранты, уходят музыканты, и елка догорела до коца. Лакеи тушат свечи, уже замолклисвечи, и я уж не могу поднять лица. И тогда спотухшей елки тихо-тихо желтый аегел мне сказал: "Маэстро бедный, Вы устали, Вы больны. Говорят, что Вы в притонах по ночам поете танго. Даже в нашем добром небе были все удивлены." И, закрыв лицо руками, я внимал жестокой речи, утирая фраком слезы, слезы горя и стыда. А высоко в синем небе догарали божьи свечи и ПЕЧАЛЬНЫЙ ТИХИЙ АНГЕЛ ТИХО ТАЯЛ БЕЗ СЛЕДА.