Какой смысл вкладывал Сёрен Кьеркегор в эту фразу?

смысл в том, что человек хочет освободиться от своей отрицательной эмоциональной жизни, и выбирает для этого отрицание самой жизни (отрицательная форма ) , а можно поступить иначе -прийти к Богу и получить от Него положительную эмоциональную жизнь (положительная форма )

Это философское, тут надобно знать более, чем тут написано.. . Но если предположить, то самоубийство можно представить освобождением, а мысли о самоубийстве и действия, ведущие к умерщвлению себя, - путем к освобождению. Но, так так, сама жизнь - это величайшая ценность, то и путь этот - отрицателен, ибо ведет к освобождению, путем лишения самого ценного.

А какова она.... положительная форма бесконечной свободы? Ваше мнение?

Положительная. отказаться от эгоизма и служить другим. Кто верит, тому полностью посвятить себя Богу.

Те, кто отторгает необходимое - путь испытаний - не способны двигаться к следующей позиции включённости в Целое

Выступал в защиту сомов (против сомоубийства)

Кьеркегор - не самый простой из богословов.. . Данная цитата говорит о том, что человек, обладая свободой воли, может выбрать суицид, как конец существования, но не будет в том прав, ибо есть и еще варианты, о коих сказано множество.. . Что у Кьеркегора, что и у прочих. Не говоря уж о Писании.

Ну да, всю свою жизнь он сражался против опошлившегося христианства лютеранской церкви, противопоставляя официальную церковь как всеми принятый социальный институт (Christenhed) некоему надвременному «истинному христианству» (Christendom). По сути, Кьеркегор возвращается тут к изначальному поучению Лютера, который всегда твердил, что Бог не терпит посредников между Собою и душою верующего. «Sola fide!» — «только верой! » преодолевается вселенский разрыв между непознаваемой божественной сущностью (ουσια) и тварным существом. Именно в первоначальном лютеранстве этот парадокс достигает особой остроты и надрывности: эта странная штука, вера, то есть иррациональная, неосновательная, необъяснимая готовность индивида отдаться полностью Господу (сдаться на Его милость «без условий и контрибуций») , тут же выворачивается, как перчатка, чтобы с изнанки, с другого конца, предстать этой самой безосновной «милостью» , «благодатью» , «спасением» , — «спасением» , которое в конечном счете настигает грешника (ибо грешниками остаемся мы все, даже самые устойчивые праведники) как бы помимо его воли, случайно, незаслуженно… Как говаривал Лютер, между Богом и человеком нет места коммерческим отношениям: милость нельзя купить ни благими делами, ни благочестием, ни монашеской аскезой, ни умерщвлением плоти. Только верой…
Пугающая, парадоксальная пара «вера — спасение» напрямую отражается в еще одной двоице, на которой стоит все христианство, особенно в его протестантском изводе. Это не менее тревожное соотношение любви и свободы. Если я люблю, то не за что-то, не для чего-то: любовь отдается свободно, — и любовь выдает меня с головой чужаку, она отправляет, отсылает целиком — к кому-то иному. Тот, другой, ничего мне не должен взамен (опять-таки, никакой торговли, никакой выгоды) , — это я должен ему все: просто потому, что люблю. Не с кого спросить, некому пожаловаться: если я решился на любовь, весь долг — на мне, вся вина — моя, а того, другого, я могу лишь бережно охранять, — и прежде всего уберегать от собственной своей эгоистичной страсти, настойчиво повторяя: ты мне ничем не обязан, терпеливо выгораживая ему то надежное место, где он может вольно дышать, и поступать как ему хочется, и не брать меня в расчет… Моя любовная вера дает темному, неопознанному собеседнику (в конечном пределе — самому Господу) возможность свободно распорядиться своим собственным чувством, — ежели будет на то его милость. Вообще, нет лучшей парадигмы для превратностей религиозной веры, чем любовная страсть: если чего не понимаешь в схоластической метафизике — Бог в помощь, проверяй по падежам, по склонениям и спряжениям любви; грамматика тут одна и та же. Ровным счетом поэтому и становится тут же ясно, что нежная, дружелюбная любовь-утешение не имеет никакого отношения к темному Богу, чье существо — любовь и свобода. Он ждет от адепта истинной, бесстыдной страсти (Lidenskab), — и Он сам не обещал утешать, Он не обещал даже на нее ответить… Весь ужас свободного дара в том, что никто, в общем-то, не клялся нам его доставлять. Как говорит апостол Павел (к которому прежде всего отсылают нас — вначале Лютер, а потом и Кьеркегор, и позднее — швейцарский немец Карл Барт) , если прав закон, а не благодать, значит, мы все пропали!

Как и всякий экзистенциалист, он должен был принять абсурдность жизни, продолжая жить дальше, как Сизиф.