Воспитание – это развращение детей своими пороками?
Тайные мотивы заставляют маму следить за питанием ребенка. Известно, что следить за питанием ребенка не имеет никакого смысла. В гипоталамусе расположен центр голода, при падении плотности глюкозы в крови, он сбрасывает грелин – гормон аппетита, и побуждение покушать обнаруживает себя с очевидностью топора в голове старухи-процентщицы. Тогда зачем спрашивать ребенка, хочет ли он есть, и не хочет ли он съесть именно сейчас именно тот самый пирожок?
Разговаривают два пьяницы.
- Вань, ты выпить хочешь?
- Нет, сейчас не хочу.
- А сейчас?
Вопрос – это манипуляция. Это приведение в движение, это начало динамики, это еще не процесс, но уже не состояние. Вопросы – двигатели отношений. Так почему мама хочет видеть ребенка едящим, не смотря на то, что никаких просьб поесть с его стороны не поступало?
- Ну, мало ли, возможно, она забоится о режиме питания, во всяком деле жолжен быть режим. Ритм – основа всякой дисциплины. Ритм – это главное правило любого труда. Ритм – это хорошо. Это научная организация жизни. Начнем с ритма питания, и вырастим Человека.
- А вот и отнюдь. Никакого ритма мама не воспитывала и не собирается воспитывать.
- Это надо еще доказать.
- Не надо этого доказывать, мы разбираем условную ситуацию, в которой достаточно предположить, что это не так, чтобы это было не так. Вопрос не снят. Вопрос висит. Зачем? Зачем вы напоминаете детям о необходимости есть? Зачем вы вообще напоминаете всем и каждому о необходимости есть? Зачем Демьян заставлял своего гостя есть?
- Гостеприимство?
- А вот и нет. Гостеприимство – это так, отбрешка, слово-фантом, это не окончательный мотив, потому что у гостеприимства тоже есть мотивы.
Истинная причина того, что мама хочет заставить своего сына покушать - грех, а грех состоит в том, что истребление пищи – суть истребление живых существ, другими словами говоря, участие в воцарении сил смерти на этой планете. Когда я ем, я уничтожаю формы жизни. Когда я ем мясо, я уничтожаю животных. Когда я ем гарнир – я уничтожаю растения. Когда я ем орехи и яйца – я уничтожаю зародыши жизни. Я расправляюсь с миллионом генетических возможностей, уничтожая геномы пшеницы, поедая хлеб. Я – машина смерти. Я - могила коров, свиней и кур, я – компостная яма растений. Я – двуногая смерть, и ты, и он, и она – ВСЕ! И как только находится диссидент, уклонившийся от обязанности нести смерть съедобным видам, в нас возникает ощущение незавершенного гештальта, похожее на желание играющего в тетрис вогнать Т-образную фигуру в Т-образную нишу. Нам неприятно, что человек так долго воздерживается от еды, он нарушает какое-то тайное правило, согласно которому пирожок должен быть съеден мальчиком, а если не мальчиком – то собачкой. Согласно этому правилу главное предназначение человечества – производство гумуса. Голод в рамках этой концепции может быть оценен не как тоска по еде, а как тоска по унитазу.
Мы пытаемся объяснить человека не выходя из человека. Иногда мы выходим, и отыскиваем объяснения неподалеку – в семье, в семейных установках. Иногда отходим дальше – и объясняем человека его национальностью, страной и даже историей страны. Но что стоит отойти еще на шаг, и объяснить человека самой обычной функцией, которую выполняют все животные в мире: переработка трупов и производство почв?
_______________________________________________________________________
«Александр Владиславович, по вашему совету я попробовала один день на каникулах не спрашивать своего сына, хочет ли он есть, не предлагать ему еды, не искать, чтобы ему приготовить, и есть ли что-нибудь для него в холодильнике. Как вы и просили, я попробовала один день забыть о необходимости кормить свое дитя. Это мучительно. Это невозможно. Я наркоманка. Мой наркотик – это вид едящего сына. Я хочу, чтобы он ел. Я не нахожу себе покоя. Мне кажется, он в самом деле умрет от голода, если я не спрошу, хочет ли он покушать. Я нервничаю, как человек, вспоминающий выключил ли он утюг. Я места себе не нахожу. Это трудно. Ч-черт! Это мучительно, как бросать курить. МНЕ ХОЧЕТСЯ СПРОСИТЬ ЕГО! И это не забота о его потребностях – это потребность моя. Почему? Почему я хочу его кормить, видеть едящим, поглощающим еду? Неужели я развращаю своего сына, и мне приятен процесс разврата? Я превращаю его в обжору, я воспитываю в нем порок, и мне приятен процесс его развращения? ! Боже, в меня вселился дьявол! Я сама пищевая наркоманка, я знаю, это плохо, во мне 45 лишних килограммов. Мне омерзительны обжоры, но я сама обжора. Я не хочу, чтобы мои дети стали такими же, но я делаю их такими же!»