Деятельность НКВД в романе "Мастер и Маргарита".

Тимофея Квасцова, от имени которого Коровьев донес на председателя жилтоварищества Никанора Ивановича Босого, поманил некто пальцем, после чего он «исчез». Аналогичная сцена была с членом правления Приходько. При этом слово «арест» не произносится в романе. «Как это их так всех сразу?» — думает умный Поплавский. Что сразу? Разумеется, арестовали. Но такого слова не было в том обществе; говорили иначе, мягче: «Забрали». (Вспомним в романе: «Черти взяли».) Но даже слова «забрали» не произносит Булгаков. Когда появляются «они» (в штатском, разумеется), «их» мгновенно распознают, бледнеют. Даже «дура» Пелагея Ивановна, а по телефону — жена Семплеярова. То, что присуще человеку и труднее всего дается компьютеру — распознавание образа,— в романе выступает четко и постоянно: «их» мгновенно распознают все. Только Маргарита Николаевна подозревает самого Азазелло: «Вы меня хотите арестовать? Из какого Вы учреждения?» — «Ни из какого я не из учреждения». О каком учреждении идет речь? Читатель, конечно, распознает. «Они» не вылеплены, не живые, «они» — пришельцы из другого мира, как Воланд и компания. Всего лишь «послышался» тихий и вежливый голос над ухом Ивана Николаевича: «Кто убил?» — «Профессор и шпион».— «А как его фамилия?» — тихо спросили на ухо. Надоевшую Аннушку «выпроводили», Никанору Ивановичу «намекнули» — безличные фразы, безликие образы, настолько собирательные, что они расплы­ваются, обобщаются и превращаются в какое-то современное полотно, на котором только намеки, все остальное дополняет воображение, от чего картина становится еще более впечатляющей, далекая от фотографии, как алгебраическая формула от реальной жизни.

Самое интересное, что и дьявольские силы опасаются «их». Почему, как только милиция вошла в кабинет Прохора Петровича, черти немедленно вернули его в свой костюм? Разве не могли наши герои и милицию вынуть из костюмов? Значит, не могли. Разделались с Берлиозом, когда он пошел звонить «туда», с Варенухой, когда он понес «туда» документы; пригрозили Римскому, когда тот хотел позвонить «туда». Значит, опасались тех, кто придет «оттуда».

И наконец, в финале при непосредственном уже лобовом столкновении Воланд и его компания отступили, хотя и без потерь («никто не оказался не только убит, но даже ранен»), но все же, «сжигая мосты», отступили. Вряд ли можно назвать простым совпадением время отъезда Воланда с моментом, когда силы безопасности были по-настоящему приведены в движение. Иначе чего ради «шайка Воланда» стала бы препятствовать тому, чтобы органы были вовремя информированы о событиях?

Безусловно, сила, приписанная в романе Булгакова этой структуре, громадная. Но распространяется ли эта сила (мифическая сила!) на все времена по формуле «так было, так будет»? На этот вопрос мы находим в романе, мне кажется, отрицательный ответ. Ибо эта сверхъестественная сила в то время в России была основана на тех нитях, которыми было пронизано общество. Они произ­растали в конечном счете из четкой, почти религиозной идеологии, которую постреволюционное общество впитало в себя. У Булгакова в эпилоге показано с большой долей иронии, как общество бросилось помогать вылавливать котов, Коровьевых, как оно стало приспосабливать события к собственному мировоз­зрению (читай: идеологии).