У кого есть текст В. Белова про его родную деревню?

Trud.ru № 193 за 23.10.2007

ПОКЛОН РУССКОЙ ДЕРЕВНЕ

СЕГОДНЯ ИСПОЛНЯЕТСЯ 75 ЛЕТ ВАСИЛИЮ БЕЛОВУ, АВТОРУ КЛАССИЧЕСКИХ ПРОИЗВЕДЕНИЙ ДЕРЕВЕНСКОЙ ПРОЗЫ

Тихая моя родина! Ивы, река, соловьи... Мать моя здесь похороненаВ детские годы мои... Именно Василию Белову посвящено это ставшее хрестоматийным стихотворение Николая Рубцова. Стихи эти - как вздох. Они тише самой тишины. Авторское посвящение здесь не просто знак дружества, а еще и особенная доверчивость, несомненность в том, что друг примет к сердцу этот порыв поделиться самым дорогим - памятью о маме, о родине, о детстве.

Детские судьбы Рубцова и Белова горестно перекликаются, как у многих их сверстников. У Белова отец, Иван Федорович, погиб в 1943-м, мать, Анфиса Ивановна, одна поднимала пятерых детей. Май 1945-го - это где-то в городах салют и песни, а в Тимонихе, не дождавшейся с войны отцов, братьев и мужей, женщины впрягались в оглобли, а дети ели глину. Корову Березку Беловым пришлось отдать государству в счет налогов.

"Помню, - рассказывает Василий Иванович, - как женщины, дети и старики, голодные и полураздетые, то тут, то там пилили свои же сени, чтобы истопить печь.. . Соли не было, вываривали рассол из старых деревянных кадок. Лошади сдохли, некоторые съедены, двенадцать баб на веревках без оглобель волокут плуг, тринадцатая идет за плугом.. . А дома ворота не закрываются, ползут и ползут нищие. Целыми семьями, в одиночку, от дома к дому, дальние и свои, русские и цыгане, калеки и просто полуживые от голода, дети и старики.. . И так ежедневно, много лет подряд, ведь еще и в 45-м и 46-м голод в наших местах был не меньше, чем в военное время... "

После семилетки пятнадцатилетнего мальчишку поставили счетоводом - других грамотеев на эту должность в колхозе не нашлось. Как-то Вася увидел в газете объявление о приеме в ФЗО и загорелся учебой. А такие вещи тогда решались на колхозном собрании - отпустить или не отпустить в город. Мало кого из парней отпускали, мужских рук не хватало. Но Васю Белова отчего-то легко отпустили. Быть может, материнская интуиция подсказала колхозницам, что именно этот неказистый, набычившийся от смущения паренек станет когда-нибудь ходоком за свою Тимониху. "Я начал заниматься литературой от горечи и боли, испытанных еще в детстве", - скажет он много лет спустя.

Учился в Соколе - это рабочий городок на Сухоне, где в 30-е годы построили целлюлозно-бумажный комбинат, а вокруг - бараки. Отучившись, был и плотником, и столяром (полвека спустя сам настилал полы в храме, построенном им в Тимонихе) , служил в армии, работал в райкоме комсомола, печатал стихи в местной газете, учился в Литинституте.

Лихие, суетные молодые годы. Но именно в то время душа собиралась, тихо готовилась выразить.. . нет, не себя выразить, а выговорить боль тех, кто остался там, в Тимонихе. Принести им свое сыновье поклонное слово. Рассказать людям, осевшим по городам, о навек осиротевших избах, о забытых погостах, о спрятанном горе матери-деревни. О нашем сообща совершенном предательстве.

Ему было тридцать с небольшим, когда в 1966 году выходит "Привычное дело", через два года - "Плотницкие рассказы". Вещи, ошеломившие пронзительной правдой о военной и послевоенной деревне. Какие там диссиденты, какой самиздат! Иван Африканович был живым укором властям, ходячим обвинительным приговором. Как забыть его - обобранного налогами фронтовика, бесправного колхозника, рано надорвавшегося отца девятерых детей. "Привычное дело" и сегодня звучит как реквием: "Белая колокольня развороченной церкви явственно выделялась на спокойном, по-осеннему кротком небе. Зябкая речка, огибавшая холм с кладбищем, не двигалась, и синенькое небо, отраженное ею, казалось чище настоящего, верхнего, неба... " Иван Африканович сидел на могиле жены и смотрел на речку, на желтые ясные березы вдали. Думал.. . "Худо мне без тебя, вздоху нет, Катя.. . Ты, Катя, где есть-то?.. "

Судьба русской дер

в яндексе набири что тебе надо и все найдешь