Веласкес написал картину "Менины". Спустя 300 лет этой картине посвящает свою работу М. Фуко: размышление философа о загадке "Менин" открывает его книгу "Слова и вещи. Археология гуманитарных наук". Еще через 30 лет В. Подорога пытается восстановить ход рассуждений Фуко: "Допустим, я вижу себя в зеркале, а это значит, что я вижу себя там, где я, как реальное и живое существо, отсутствую, и это очевидно. Став собственным отражением, я обретаю свое "не-место", non-place. И как только я признал себя в отражении и обрел место в зазеркалье, эффект зеркала исчезает, и я могу больше не вглядываться в него, оно стало фундаментальным фактом моей видимости в мире. Событие моего зеркального не-места предшествует появлению места, виртуальный характер моего существования - его актуализации. Отражение удваивает, но это удвоение не является просто механическим копированием, чистым дублем и даже не удвоением, а раздвоением: я раздваиваюсь на того, кто в зеркале и на того, кто перед ним. В таком случае зеркало у-топично, механика видимости, непрерывно порождающая образы виртуального пространства. Мой взгляд, ушедший в зеркальную глубину, возвращается ко мне взглядом Другого; так я обретаю взгляд, который не является моим (разве иначе мой взгляд мне доступен?) . [...] Зеркало в композиции картины дает видимость невидимого.
Действительно, зеркальное отражение свидетельствует в пользу реальности невидимого и противостоит той реальности видимого, которую мы созерцаем. Я бы хотел сказать, что помимо того, что мы видим, и того, что нас видит (взоры персонажей) , в пространстве картины есть еще место для глаза-бельма, слепого глаза, на ретине которого отпечатана ослепившая его "картинка". Глаз-бельмо не видит нас, но он указывает на себя как на место, куда могут прийти имена короля и его супруги [Фуко говорит о "сером, безымянном взгляде] . Я бы сказал и так: глаз-бельмо - это единственное место в картине, где становится возможным язык, где может вдруг открыться план исторического повествования, - и мы попадем в другое время, о котором можно говорить. Глаз-бельмо, точка ослепления всего зрительного поля картины, не организует вокруг себя глубинное пространство и скорее должен быть понят как разрыв, дыра, пропуск, как некая пустота визуального, где появляется язык, где впервые становится возможным рассказ, развитие плана повествования. Назвать невидимое - это значит организовать с помощью языка пространство для видения. Нужно понять: мы видим лишь потому, что видимое уже названо. Фуко предлагает нам попытаться не столько созерцать полотно, сколько различать в невидимом составляющие его элементы конструкции. Понимания не требуется, невидимое распалось, так как стало видимым.

Этот шедевр Веласкеса — одна из самых загадочных картин в истории европейской живописи. Что же, в конце концов, происходит на этом полотне? Быть может, Веласкес писал портрет инфанты Маргариты, когда в его мастерскую заглянули король с королевой? Или он «портретировал» королевскую чету, когда в мастерскую вбежала инфанта со своими фрейлинами и карликами? А не был ли замысел художника еще более тонким: изобразить самого себя в момент творчества? Большинство искусствоведов склонно считать, что «Менины» — это своеобразный «творческий отчет» Веласкеса, «живопись о живописи» . Художник стремился утвердить статус живописца, подчеркнув творческую составляющую его труда, многим казавшегося элементарным ремесленничеством. И все-таки, по большому счету, вопрос остается открытым, провоцируя на создание «интерпретационных» текстов и бесконечных творческих «повторений» -реплик-цитат. Особенно много их появилось в XX веке. Яркий пример - «Менины» послужили основой для большой серии картин Пикассо, созданных в 1950-е годы. Об этой работе Веласкеса не однажды писал великий испанский философ Ортега-и-Гассет.
Менины
(1656)
318x276 см
Музей Прадо, Мадрид