Ахматова и Гумилев, диалог двух поэтов. в каких стихах, о чём, причины диалога...

Гумилев: Ты совсем, ты совсем снеговая, / Как ты странно и страшно бледна! / Почему ты молчишь, подавая/ Мне стакан золотого вина? [5, 139].

Ахматова: Сжала руки под темной вуалью… / «Отчего ты сегодня бледна?» / — Оттого что я терпкой печалью/ Напоила его допьяна [1, 1, 44].

Голоса поэтов вторят друг другу и, думается, утверждают главное: между их носителями существовало братство, то особое отношение сподвижников-соучастников, которое и через много лет позволяло Ахматовой по-прежнему называть Гумилева мужем и которое так ясно обозначено в одном из обращенных к ней гумилевских стихотворений: «Я жду товарища, от Бога/ В веках дарованного мне, / За то, что я томился много/ По вышине и тишине. / И как преступен он, суровый, / Коль вечность променял на час, / Принявши дерзко за оковы/ Мечты, связующие нас» [5, 127]. Корни драмы, видимо, принадлежали не жизни, но самой поэзии, которой в то время было угодно обращать своих служителей в жрецов и наводить резкость стихов на канву их земных биографий.

Отметим, что в лирике обоих поэтов одним из воплощений живой души героини является птица и оба они разрабатывают мотив ее неизбежной гибели. Ахматова склонна винить в свершившемся роковую судьбу и неумелых спутников, Гумилев же переносит причины в сферу мистики и искусства, ибо его птица-певунья оказалась заклятой женщиной, чья «душа открыта жадно/ Лишь медной музыке стиха, / Пред жизнью дольней и отрадной/ Высокомерна и глуха» [5, 130]. После исчезновения птицы или ее превращения в уже упомянутую кукушку (но и Гумилев ведь, согласно Ахматовой, превратился из белого лебеденка в надменного лебедя) в мире наступает странное равновесие, признающее только одного героя — время. В его лучах кружится воздушная героиня поэта, оборачивающаяся Миньоной и Алисой, маркизой и возлюбленной «сероглазого короля» , Сандрильоной, Коломбиной и Гретхен… Она действительно «канатная плясунья» , захваченная ритмом колдовского танца, вовлеченная в маскарадное действо, которое обещает превратиться в мистерию. И чем сильнее ее внутреннее состояние напоминает летаргию, жизнь во сне, «страшный бред моего забытья» [1, 1, 194], тем ярче ее внешнее убранство, сложней принимаемые роли и изощренней сюжеты. Апофеозом этой жизни станет та «арлекинада 1913 года» , которую не раз помянет поздняя Ахматова.

Мне кажется, настоящего поэтического диалога между ними не было: слишком разными поэтами они были и по стилю, и по тематике. Хоть и пишет Неведомская: "Гумилёв, который вообще был неспособен к зависти, ставил стихи Ахматовой в музыкальном отношении выше своих", - он не любил ее стихов.
Был диалог мужа и жены. Из него наиболее выразительны у Гумилева "Из логова змиева... ", а у Ахматовой:
Он любил три вещи на свете:
За вечерней пенье, белых павлинов
И стертые карты Америки.
Не любил, когда плачут дети,
Не любил чая с малиной
И женской истерики
...А я была его женой.

Брак был несчастливым с начала и до конца.