Каков Ваш Шаламов?

Меня застрелят на границе, Границе совести моей, И кровь моя зальет страницы, Что так тревожила друзей. Пусть незаметно, малодушно Я к страшной зоне подойду, Стрелки прицелятся послушно, Пока я буду на виду. Когда войду в такую зону Непоэтической страны, Они поступят по закону, Закону нашей стороны. И, чтоб короче были муки, Чтоб умереть наверняка, Я отдан в собственные руки, Как руки лучшего стрелка. Мне стало ясно: Шаламова заставили подписать это удивительное “произведение”. Это в лучшем случае... Как ни парадоксально, автор “Колымских рассказов”, человек, которого с 1929-го по 1955 г. волочили по тюрьмам, лагерям, пересылкам сквозь болезни, голод и холод, никогда не слушал западных “голосов”, не читал “самиздата”. Я знаю это точно. Он не имел ни малейшего представления об эмигрантских журналах и вряд ли названия их слышал раньше, чем поднялся шум по поводу публикаций ими отдельных его рассказов... Читая это письмо, можно подумать, что Шаламов был подписчиком “зловонных журнальчиков” и добросовестно их изучал от корки до корки: “И в прошлые годы, и сейчас “Посев” был, есть и остается...” Самые страшные слова в этом послании, а для Шаламова они просто убийственные: “Проблематика “Колымских рассказов” давно снята жизнью...” Добровольно отречься от “Колымских рассказов” и их проблематики Шаламов не мог. Это было равносильно самоубийству для человека, писавшего: Я вроде тех окаменелостей, Что появляются случайно, Чтобы доставить миру в целости Геологическую тайну. 9 сентября 1972 г., простившись с Магаданом, мы с женой вернулись в Москву. Я отправился к В. Т., как только появилась возможность. Он первым заговорил о злополучном письме. Он ждал разговора о нем и, похоже, готовил себя к нему. Борис Лесняк. МОЙ ШАЛАМОВ Сколько поэту ни пыжиться,\ жизнь его — тонкая книжица.\ Жизнь его, если и томики,\ больше для полки,\ как слоники:\ красные, черные, белые…\ спелые\ и неуспелые. Михаил Этельзон «Нева» 2006, №10 СКОЛЬКО ПОЭТУ НИ ПЫЖИТЬСЯ