Какие страны, кроме России, прошли через ужас гражданских войн, примеры литературы есть?

Теодор Буйницкий,
"Стихотворение о революции в Испании"

С росистого летнего поля,
Орлам пиренейским подобны,
Взвились самолеты-пираты
В испанское синее небо.
И кровью невинных младенцев
Сухая земля напиталась.
И крики погасли в пространстве
Испанского синего утра.

Но жутко особам в коронах
Сквозь венецианские стёкла,
Что спрятаны в тяжкие шторы,
Взирать на бегущие толпы
Кричащих, взывающих к правде
И правдой на смерть обреченных.

Не слышат владыки в коронах
Удары часов безучастных,
Где каждый набату подобен.
Страшатся владыки в коронах
Лиловых испанских закатов,
Дрожат в ожиданье тревожном,
Быть может, последнего утра.

Им ночь не сулит наслажденья,
Блаженного сна и покоя -
В трусливых глазах воспаленных
Все тридцать погибнувших тысяч,
Упавших на твердые скалы,
Песками пустынь занесенных,
Лежащих в кирпичных завалах,
Растоптанных на баррикадах.

Становится душно и смрадно
В просторнейших залах дворцовых
Всесильным монархам в коронах.
А в тесных каморках тюремных
Сердца прорываются к свету,
Налившись живительным соком.
И тяжкие залпы орудий
Вот-вот захлебнутся весною -
Восходит свобода, как солнце
В Мадриде, в Севилье, в Марокко.

Уже иноходцем крылатым,
Серебряным бьющим копытом,
Разносятся светлые вести.
Сердца воспарили, как птицы -
В Испании сброшено бремя
Жестокой кровавой короны
И нет короля и сатрапов!

И солнце сквозь синие тучи
Пробилось и встало навеки
В зените испанского неба,
Приветствуя жаром и светом
Республику. Слава народу!

Михаил Светлов,
"Испанская песня"

Над израненной пехотой
Солнце медленно плывет,
Над могилой Дон-Кихота
Сбросил бомбу самолет.

И в дыму военной бури,
И у смерти на краю
Ходит с песней Ибаррури -
Ходит женщина в бою.

Я хотел бы с нею вместе
Об руку, ладонь в ладонь,
У пылающих предместий
Встретить полночи огонь, -

Чтоб отряды шли лавиной,
Чтобы пели на ходу
Всё, что пела Украина
В девятнадцатом году;

Чтоб по улицам Толедо
С этой песней прошагать,
Теплым воздухом победы
Учащенно задышать!. .

Над землей военнопленной,
Над Севильей держит путь
Гул, мешающий вселенной
Утомленной отдохнуть.

Юлия Друнина
***

Испания! Уходят за кордоны
Последние бойцы интербригад.
На мостовых притихшей Барселоны
Их башмаки тяжелые стучат.. .
Испания! Вот-вот за поворотом
Они простятся навсегда с тобой.. .
Идут антифашисты, дон-кихоты.. .
Проигран бой? -
Нет, не проигран бой,

Пока кусочек киноленты старой
Так больно душу обжигает мне.. .

Мы отомстили за Гвадалахару,
Мадрид, Уэску на большой войне.
Швыряли мы фашистские знамена,
Когда Победа вышла на парад -
На них смотрели взглядом воспаленным
Последние бойцы интербригад ...

Я вытащил из ящика листок почтовой бумаги и стал вспоминать. Детство,
школа.. . Все это так далеко ушло, словно никогда и не было. Настоящая жизнь
началась только в 1916 году. Как раз тогда я стал новобранцем. Тощий,
долговязый, восемнадцатилетний, я падал и вскакивал под команду усатого
унтер-офицера на старой пашне за казармой. В один из первых вечеров моя мать
пришла в казарму навестить меня. Ей пришлось прождать целый час. Я
неправильно уложил ранец и в наказание должен был в свободное время чистить
уборную. Мать хотела помочь мне, но ей не разрешили. Она плакала, а я так
устал, что заснул, когда она сидела со мной.
1917 год. Фландрия. Мы с Мидендорфом купили в погребке бутылку красного
вина. Собирались покутить. Но не вышло. На рассвете англичане открыли
ураганный огонь. В полдень ранили Кестера. Майер и Петере были убиты перед
вечером. А к ночи, когда мы уже надеялись отдохнуть и откупорили бутылку,
началась газовая атака. Удушливые облака заползали в блиндажи. Правда, мы
вовремя надели противогазы. Но у Мидендорфа маска прорвалась. Когда он
заметил, было уже поздно. Пока он срывал ее и искал другую, он наглотался
газа, и его рвало кровью. Он умер на следующее утро; лицо было зеленым и
черным. А шея вся истерзана. Он пытался разорвать ее ногтями, чтобы глотнуть
воздух.
1918. Это было в госпитале. Двумя днями раньше прибыла новая партия
раненых. Тяжелые ранения. Повязки из бумажных бинтов. Стоны. Весь день то
въезжали, то выезжали длинные операционные тележки. Иногда они возвращались
пустыми. Рядом со мной лежал Иозеф Штоль. Ног у него уже не было, но он
этого еще не знал. Увидеть он не мог, потому что там, где должны были лежать
его ноги, торчал проволочный каркас, покрытый одеялом. Да он и не поверил
бы, потому что чувствовал боль в ногах. За ночь в нашей палате умерли двое.
Один умирал очень долго и трудно.
1919. Снова дома. Революция. Голод. С улицы все время слышится треск
пулеметов. Солдаты воюют против солдат. Товарищи против товарищей.
1920. Путч. Расстреляли Карла Брегера. Арестованы Кестер и Ленц. Моя
мать в больнице. Последняя стадия рака.
1921. Я припоминал. И не мог уже вспомнить. Этот год просто выпал из
памяти. В 1922-м я работал на строительстве дороги в Тюрингии. В 1923-м
заведовал рекламой на фабрике резиновых изделий. То было время инфляции. В
месяц я зарабатывал двести миллиардов марок. Деньги выдавали два раза в
день, и каждый раз делали на полчаса перерыв, чтобы сбегать в магазины и
успеть купить хоть что-нибудь до очередного объявления курса доллара, так
как после этого деньги снова наполовину обесценивались.
Что было потом? Что было в последующие годы? Я отложил карандаш. Не
имело смысла вспоминать дальше. Я уже и не помнил всего достаточно точно.
Слишком все перепуталось. В последний раз я праздновал день моего рождения в
кафе "Интернациональ". Там я целый год работал тапером. Потом опять встретил
Кестера и Ленца. И вот теперь я здесь, в "Аврема" -- в авторемонтной
мастерской Кестера и Књ. Под "и Књ" подразумевались Ленц и я, хотя
мастерская по существу принадлежала только Кестеру. Он был нашим школьным
товарищем, потом командиром нашей роты. Позже он стал летчиком, некоторое
время был студентом, затем гонщиком и, наконец, купил эту лавочку. Сперва к
нему присоединился Ленц, который до этого несколько лет шатался по Южной
Америке, а потом и я.
Я вытащил из кармана сигарету. Собственно говоря, я мог быть вполне
доволен. Жилось мне неплохо, я имел работу, был силен, вынослив и, как
говорится, находился в добром здравии; но все же лучше было не раздумывать
слишком много. Особенно наедине с собой. И по вечерам. Не то внезапно
возникало прошлое и таращило мертвые глаза. Но для таких случаев
существовала водка.

Ремарк. Три товарища

Афганистан
С. Алексиевич "Цинковые мальчики". Не смогу процитировать - я не смогла прочесть больше страницы - слезы.
США
М. Митчелл "Унесенные ветром"
"— Ну, а потом? — Перестанет он когда-нибудь возвращаться все к тому же…

— Я сказал им, что в доме тиф… Что больных… нельзя трогать, они умрут. Что пусть жгут дом вместе с нами. Да не будь здесь никого, я все равно бы не ушел… Не покинул бы Тару…

Голос его замер, невидящим взглядом он обвел стены, но Скарлетт поняла. За спиной Джералда стояли сонмы его ирландских предков, умиравших за клочок скудной земли, которую они возделывали своим трудом, боровшихся до конца за свой кров, под которым они жили, любили, рожали сыновей.

— Я сказал: пусть жгут дом вместе с тремя умирающими женщинами. Но мы отсюда не уйдем. Молодой офицер… он оказался джентльменом…

— Янки? Джентльменом? Что с тобой, папа!

— Да, джентльменом. Он ускакал и вскоре вернулся с капитаном — военным врачом, и тот осмотрел девочек и… твою маму.

— И ты позволил проклятому янки переступить порог их спальни?

— У него был опиум. А у нас его не было. Он спас жизнь твоим сестрам. Сьюлин погибала от потери крови. Этот врач был необыкновенно добр. И когда он доложил, что здесь… больные, янки не стали жечь дом. Какой-то генерал со своим штабом разместился тут, они заняли весь дом. Все комнаты, кроме той… с больными. А солдаты…

Его голос снова замер, казалось, силы покинули его. Небритый, обвислый подбородок тяжелыми складками лег на грудь. Но сделав над собой усилие, он заговорил снова:

— Солдаты раскинули свой лагерь вокруг дома. Они были повсюду — на хлопковом поле, на кукурузном. Выгон стал синим от их мундиров. В ту же ночь зажглись тысячи бивачных огней. Они разобрали изгороди, потом амбары, и конюшни, и коптильню — жгли костры и готовили себе еду. Зарезали коров, свиней, кур… даже моих индюков.

Его любимых индюков! Так, значит, их тоже нет.

— Они все забрали, даже портреты… почти всю мебель, посуду…

— А серебро?

— Порк и Мамушка припрятали его куда-то… Кажется, в колодец… не помню точно. — В голосе Джералда вдруг прорвалось раздражение. — Янки вели сражение отсюда, из Тары… Шум, гам, вестовые скакали взад-вперед. А потом заговорили пушки Джонсборо — это было как гром. И девочкам в их комнате, конечно, было слышно, и они, бедняжки, все просили: «Папа, сделай что-нибудь, мы не можем выдержать этого грохота! »

— А… мама? Она знала, что янки у нас в доме?

— Она все время была без сознания…

— Слава богу! — сказала Скарлетт. Мама этого не видела. Мама так и не узнала, что в доме, внизу — враги, не слышала пушек Джонсборо, не подозревала о том, что сапог янки топчет дорогую ее сердцу землю".

Унесённые ветром М. Митчелл
93-й год В. Гюго

Испания.
"По ком плачет колокол" Э. Хэмингуэй

Америка