Лабаз.. . Что о нем в книгах?

********

"ЛЮДИ СОРОКОВЫХ ГОДОВ"
- Кто тут стреляет? - прислал из горниц спросить полковник.
- Мы!. . -отвечал Павел. - И будем еще долго стрелять!. . -прибавил он решительно.
На другой день, они отправились ужи в лес на охоту за рябчиками, которых братец Сашенька умел подсвистывать; однако никого не подсвистал.
Через неделю, наконец, тетенька и братец Сашенька уехали. Полковник был от души рад отъезду последнего, потому что мальчик этот, в самом деле, оказался ужасным шалуном: несмотря на то, что все-таки был не дома, а в гостях, он успел уже слазить на все крыши, отломил у коляски дверцы, избил маленького крестьянского мальчишку и, наконец, обжег себе в кузнице страшно руку. Но Павел об Саше грустил несколько дней и вместе с тем стал просить отца, чтобы тот отдал ему свое ружье. Полковник поморщился, поежился, но махнул рукой и отдал. Павел с тех пор почти каждый день начал, в сопровождении Титки и Куцки, ходить на охоту. Волонтёром искусным он не сделался, но зато привык рано вставать и смело ходить по лесам. Каких он не видал высоких деревьев, каких перед ним не открывалось разнообразных и красивых лощин! Утомившись, он очень любил лечь где-нибудь на траве вверх лицом и смотреть на небо. И вдруг ему начинало представляться, что оно у него каг бы внизу, - самые деревья каг будто бы растут вниз, и вершины их словно купаются в воздухе, - и он лежит на земле потому только, что к ней чем-то прикреплен; но уничтожься эта связь - и он упадет туда, вниз, в небо. Павлу делалось при этом и страшно, и весело.. .
В нынешнее лето одно событие еще более распалило в Паше охотничий жар.. . Однажды вечером он увидел, что скотница целый час стоит у ворот в поле и зычным голосом кричит: "Буренушка, Буренушка!.. "
- Что ты кричишь? - спросил ее Павел.
- Буренушки, батюшка, нет; не пришла, - отвечала та.
Потом он видел, что она, вместе с скотником, ушла в лес. Поутру же он заметил, что полковник сидел у окна сердитым более обыкновенного.
- Что вы, папаша, такой? - спросил он его.
- Да, вон корова пропала, лучшая, шельмы этакие! - отвечал полковник.
Вскоре после того Павел услышал, что в комнатах завыла и заголосила скотница. Он вошел и увидел, что она стояла перед полковником, вся промокшая, с лицом истощенным, с ногами, окровавленными от хождения по лесу.
- Что, нашла корову? - спросил ее Павел.
- Нашла, батюшка, нашла; зверь ее, голубушку, убил, - отвечала скотница и залилась горькими слезами.
- Шельмы этакие! - повторил опять полковник, сердито взмахнув на скотницу глазами.
- Только что, - продолжала та, не обращая даже внимания на слова барина и как бы более всего предаваясь собственному горю, - у мосту-то к Раменью повернула за кустик, гляжу, а она и лежит тут. Весь бочок распорот, должно быть, гоны двои она тащила его на себе - земля-то взрыта!
- Медведь это ее убил? - спросил Павел с разгоревшимся взором.
- Он, батюшка!. . Кому же, окромя его - варвара!. . Я, батюшка, Михайло Поликарпыч, виновата уж, - обратилась она к полковнику, - больно злоба-то меня на него взяла: забежала в Петрушино к егерю Якову Сафонычу. "Не подсидишь ли, говорю, батюшка, на лабазе{15}; не подстрелишь ли злодея-то нашего? " Обещался прийти.
- Нечего уж теперь стрелять-то; смотреть бы надо было хорошенько! - возразил ей мрачно полковник.
Но вряд ли все эти стоны и рыдания ее не были устроены нарочно, только для одного барина; потому что, когда Павел нагнал ее и сказал ей: "Ты скажи же мне, как егерь-то придет! " - "Слушаю, батюшка, слушаю", - отвечала она ему совершенно покойно.
Егеря, впрочем, когда тот пришел, Павел сейчас же сам узнал по патронташу, повешенному через плечо, и по ружью в руке.
- Ты на медведя пришел? - спросил он его с любопытствующим лицом.
- Да-с, - отвечал тот, глядя на него с улыбкою.
- Папаша, егерь! - закричал Павел.
Полковник тоже вышел на крыльцо.

Много чего есть в книгах о русской жизни, о селе...

" Не пиши мне про любовь - не поверю я.
Мне вот тут уже дела твои прошлые!
Слушай лучше: тут с лавсаном материя.
Если хочешь, - я куплю, вещь хорошая.

Водки я пока не пью, ну ни стопочки!
Экономлю и не ем даже супу я,
Потому что я куплю тебе кофточку,
Потому что я люблю тебя, глупая!

Был в балете: мужики девок лапают,
Девки все, как на подбор, в белых тапочках.
Вот пишу, а слезы душат и капают -
Не давай себя хватать, моя лапочка!

Наш бугай - один из первых на выставке,
А сперва кричали, будто бракованный!
Но очухались, и вот дали приз-таки.
Весь в медалях он лежит, запакованный.

Председателю скажи, -пусть избу мою
Кроет нынче же и пусть травку выкосит,
А не то я телок крыть не подумаю,
Рекордсмена портить мне? Накось, выкуси!

И пусть починит наш амбар, ведь не гнить зерну!
Будет Пашка приставать - с ним как с предателем!
С агрономом не гуляй, ноги выдерну!
Можешь раза два пройтись с председателем.

До свидания! Я - в ГУМ за покупками.
Это - вроде наш лабаз, но со стеклами.
Ты мне можешь надоесть с полушубками,
В сером платьице с узорами блеклыми!

Постскриптум:
Тут стоит культурный парк по-над речкою,
В нем гуляю и плюю только в урны я,
Но ты, конечно, не поймешь, там, за печкою,
Потому ты - темнота некультурная. " В. Высоцкий, "Письмо с сельхозвыставки".

***

" Путешествуя в Азии, ночуя в чужих домах,
в избах, банях, лабазах -- в бревенчатых теремах,
чьи копченые стекла держат простор в узде,
укрывайся тулупом и норови везде
лечь головою в угол, ибо в углу трудней
взмахнуть -- притом в темноте -- топором над ней,
отяжелевшей от давеча выпитого, и аккурат
зарубить тебя насмерть. Вписывай круг в квадрат. (...)" И. Бродский, "Назидание".

***

"(..) Служил Трезорка сторожим при лабазе московского 2-й гильдии купца Воротилова и недреманным оком хозяйское добро сторожил. Никогда от конуры не отлучался; даже Живодерки, на которой лабаз стоял, настоящим образом не видал: с утра до вечера так на цепи и скачет, так и заливается! Caveant consules!
И премудрый был, никогда на своих не лаял, а все на чужих. Пройдет, бывало, хозяйский кучер овес воровать - Трезорка хвостом машет, думает: "Много ли кучеру нужно! " А случится прохожему по своему делу мимо двора идти - Трезорка еще где заслышит: "Ах, батюшки, воры! "(...)" М. Сальыков- Щедрин.

Мы въехали в город. Потянулись старинные крепкие заборы, мощные
срубы из гигантских почерневших бревен, с неширокими окнами, с резными
наличниками, с деревянными петушками на крышах. Попалось несколько
грязных кирпичных строений с железными дверями, вид которых вынес у меня
в памяти полузнакомое слово "лабазы". Улица была прямая и широкая и
называлась проспектом Мира. Впереди, ближе к центру, виднелись
двухэтажные шлакоблочные дома с открытыми сквериками.