ЗУБЫ.. . Что о них в книгах мудрого и поучительного?

"(...) Новый удар Свинцова свалил его с ног. При этом изо рта его вылетела вставная челюсть, стукнулась о косяк и раскололась надвое. Обхватив голову руками, самозванец стонал и выкрикивал что-то бессвязное.
-- Свинцов, -- сказал капитан, -- а в самом деле, где его документы?
-- Не знаю, -- сказал Свинцов, -- не смотрел.
-- Посмотри.
Свинцов нагнулся над потерпевшим, обшарил и положил на стол капитана старый засаленный паспорт. Капитан брезгливо раскрыл паспорт, посмотрел и глазам своим не поверил.
Может быть, первый раз в жизни улыбка сползла с лица капитана. Ему показалось, что в кабинете темно, он включил настольную лампу. Буквы, четко выведенные канцелярской тушью, прыгали перед глазами Миляги, он никак не мог их сложить. Слатин, Сатлин, Салтин.. . Нет, все-таки Сталин. Сталин Моисей Соломонович. Неужели родственник? Капитана знобило. Он уже видел себя приставленным к стенке. Бог ты мой, что же это такое! Ведь отец Сталина, кажется, был сапожник!
-- Свинцов! -- сказал капитан, не слыша собственного голоса. -- Выйди из кабинета!
Свинцов вышел. Но это не облегчило положения капитана. На какое-то время он просто сошел с ума и производил совершенно бессмысленную работу: то придвигал к себе какие-то бумажки, то отодвигал их. Потом схватил пресс-папье, придавил им паспорт, подул на паспорт и двумя руками осторожно подвинул его к краю стола.
А задержанный, между прочим, все еще лежал на полу.
Он лежал в прежней позе, скорчившись и держа голову руками, словно боялся, что иначе она вовсе отвалится.
Капитан отодвинул стул и, приняв стойку "смирно", произнес во весь голос, словно командовал:
-- Здравствуйте, товарищ Сталин!
Сталин отнял от лица одну руку и недоверчиво покосился на капитана.
-- Здгаствуйте, здгаствуйте, -- осторожно сказал он. -- Мы уже виделись.
Надо было б помочь ему встать, но капитан не решался. У него дрожали колени и во рту появился керосиновый привкус.
-- Вы... --сказал он и сглотнул слюну. -- Вы -- папа товарища Сталина?
-- Ой, как у меня все болит! -- Сталин пополз на четвереньках по полу, подобрал сперва один кусок челюсти, потом другой. -- Мои зубы! -- простонал он, глядя на эти обломки. -- Боже мой, что я теперь без них буду делать?
Он с трудом поднялся и сел перед капитаном. Посмотрел ему в глаза.
-- Что, испугался, бандит? -- спросил он злорадно. -- Садись, сволочь, сто бочек на твою голову. Где я возьму теперь такие зубы?
-- Мы вам вставим новые, -- поспешил заверить капитан.
-- Новые, -- передразнил старик. -- Где вы возьмете такие новые, хотел бы я знать? Эти зубы вставлял мне мой сын. Разве в этом городе кто-нибудь умеет делать такие зубы?
-- Эти зубы делал лично товарищ Сталин? -- умилился капитан и протянул руку. -- Можно потрогать?
-- Дурак, -- сказал Сталин, отодвигая обломки. -- У тебя руки в крови, а ты ими все хочешь трогать. (...) " В. Войнович, "Чонкин... "

***

"Улыбаться - это всегда немного показывать зубы". Е. Лец.

О зубах только это, -"Хирургия"А. П. Чехова и то, что работая "спустя рукава", можно их "положить на полку"...

Не то чтобы сильно поучительно, но вот:

Опомнился я оттого, что хлопнула дверь, и, подняв глаза, увидел, что
кузина вышла из комнаты. Но из разоренного чертога моего сознания все не
исчезало и, увы! уже не изгнать его было оттуда, - жуткое белое сияние ее
зубов. Ни пятнышка на их глянце, ни единого потускнения на эмали, ни
зазубринки по краям - и я забыл все, кроме этой ее мимолетной улыбки,
которая осталась в памяти, словно выжженная огнем. Я видел их теперь даже
ясней, чем когда смотрел на них. Зубы! зубы!. . вот они, передо мной, и
здесь, и там, и всюду, и до того ясно, что дотронуться впору: длинные,
узкие, ослепительно белые, в обрамлении бескровных, искривленных мукой губ,
как в ту минуту, когда она улыбнулась мне. А дальше мономания моя дошла до
полного исступления, и я тщетно силился справиться с ее необъяснимой и
всесильной властью. Чего только нет в подлунном мире, а я только об этих
зубах и мог думать. Они манили меня, как безумца, одержимого одной лишь
страстью. И видение это поглотило интерес ко всему на свете, так что все
остальное потеряло всякое значение. Они мерещились мне, они, только они со
всей их неповторимостью, стали смыслом всей моей душевной жизни. Мысленным
взором я видел их то при одном освещении, то при другом. Рассматривал то в
одном ракурсе, то в другом. Я присматривался к их форме и строению. Подолгу
вникал в особенности каждого в отдельности. Размышлял, сличая один с другим.
И вот, во власти видений, весь дрожа, я уже открывал в них способность
что-то понимать, чувствовать и, более того, - иметь свое, независимое от
губ, доброе или недоброе выражение. О мадемуазель Садле говорили: "que
tous ses pas etaient des sentiments" {Что каждый ее шаг исполнен чувства
(франц.). }; а я же насчет Береники был убежден в еще большей степени, "que
toutes ses dents etaient des idees. Des idees" {Что все зубы ее исполнены
смысла. Смысла! (франц.). } Ax, вот эта глупейшая мысль меня и погубила! Des
idees! ax, потому-то я и домогался их так безумно! Мне мерещилось, что
восстановить мир в душе моей, вернуть мне рассудок может лишь одно - чтобы
они достались мне.

Не поверишь!