ПРИМУС.. . В каких текстах вспоминается?

ПРИМУС

I

Чтобы вылечить и вымыть
Старый примус золотой,
У него головку снимут
И нальют его водой.

Медник, доктор примусиный,
Примус вылечит больной:
Кормит свежим керосином,
Чистит тонкою иглой.

II

– Очень люблю я белье,
С белой рубашкой дружу,
Как погляжу на нее –
Глажу, утюжу, скольжу.
Если б вы знали, как мне
Больно стоять на огне!

III

– Мне, сырому, неученому,
Простоквашей стать легко, –
Говорило кипяченому
Сырое молоко.

А кипяченое
Отвечает нежненько:
– Я совсем не неженка,
У меня есть пенка!

IV

– В самоваре, и в стакане,
И в кувшине, и в графине
Вся вода из крана.
Не разбей стакана.
– А водопровод
Где
воду
берет?

V

Курицы-красавицы пришли к спесивым павам:
– Дайте нам хоть перышко, на радостях: кудах!
– Вот еще!
Куда вы там?
Подумайте: куда вам?
Мы вам не товарищи: подумаешь! кудах!

VI

Сахарная голова
Ни жива ни мертва –
Заварили свежий чай:
К нему сахар подавай!

VII

Плачет телефон в квартире –
Две минуты, три, четыре.
Замолчал и очень зол:
Ах, никто не подошел.

– Значит, я совсем не нужен,
Я обижен, я простужен:
Телефоны-старики –
Те поймут мои звонки!

VIII

– Если хочешь, тронь –
Чуть тепла ладонь:
Я электричество – холодный огонь.

Тонок уголек,
Волоском завит:
Лампочка стеклянная не греет, а горит.

IX

Бушевала синица:
В море негде напиться –

И большая волна,
И вода солона;

А вода не простая,
А всегда голубая.. .

Как-нибудь обойдусь –
Лучше дома напьюсь!

X

Принесли дрова на кухню,
Как вязанка на пол бухнет,
Как рассыплется она –
И береза и сосна, –
Чтобы жарко было в кухне,
Чтоб плита была красна.

XI

Это мальчик-рисовальщик,
Покраснел он до ушей,
Потому что не умеет
Он чинить карандашей.
Искрошились.
Еле-еле
заострились.
Похудели.
И взмолилися они:
– Отпусти нас, не чини!

XII

Рассыпаются горохом
Телефонные звонки,
Но на кухне слышат плохо
Утюги и котелки.
И кастрюли глуховаты –
Но они не виноваты:
Виноват открытый кран –
Он шумит, как барабан.

XIII

Что ты прячешься, фотограф,
Что завесился платком?

Вылезай, снимай скорее,
Будешь прятаться потом.

Только страусы в пустыне
Прячут голову в крыло.

Эй, фотограф! Неприлично
Спать, когда совсем светло!

XIV

Покупали скрипачи
На базаре калачи,
И достались в перебранке
Трубачам одни баранки.

1924
Мандельштам

А. Толстой "Гадюка"

1

Когда появлялась Ольга Вячеславовна, в ситцевом халатике,
непричесанная и мрачная, - на кухне все замолкали, только хозяйственно
прочищенные, полные керосина и скрытой ярости шипели примусы. От Ольги
Вячеславовны исходила какая-то опасность. Один из жильцов сказал про нее:
- Бывают такие стервы со взведенным курком.. . От них подальше,
голубчики.. .
С кружкой и зубной щеткой, подпоясанная мохнатым полотенцем, Ольга
Вячеславовна подходила к раковине и мылась, окатывая из-под крана
темноволосую стриженую голову. Когда на кухне бывали только женщины, она
спускала до пояса халат и мыла плечи, едва развитые, как у подростка, груди
с коричневыми сосками. Встав на табуретку, мыла красивые и сильные ноги.
Тогда можно было увидеть на ляжке у нее длинный поперечный рубец, на спине,
выше лопатки, розово-блестящее углубление - выходной след пули, на пра-вой
руке у плеча - небольшую синеватую татуировку. Тело у нее было стройное,
смуглое, золотистого оттенка.
Все эти подробности хорошо были изучены женщинами, населявшими одну из
многочисленных квартир большого дома в Зарядье. Портниха Марья Афанасьевна,
всеми печенками ненавидевшая Ольгу Вячеславовну, называла ее "клейменая".
Роза Абрамовна Безикович, безработная, - муж ее проживал в сибирских
тундрах, - буквально чувствовала себя худо при виде Ольги Вячеславовны.
Третья женщина, Соня Варенцова, или, как ее все звали, Лялечка, -
премиленькая девица, служившая в Махорочном тресте, - уходила из кухни,
заслышав шаги Ольги Вячеславовны, бросала гудевший примус.. . И хорошо, что
к ней симпатично относились и Марья Афанасьевна и Роза Абрамовна, - иначе
бы кушать Лялечке чуть не каждый день пригоревшую кашку.
Вымывшись, Ольга Вячеславовна взглядывала на женщин темными, "дикими"
глазами и уходила к себе в комнату в конце коридора. Примуса у нее не было,
и как она питалась поутру - в квартире не понимали. Жилец Владимир Львович
Понизовский, бывший офицер, теперь посредник по купле-продаже антиквариата,
уверял, что Ольга Вячеславовна поутру пьет шестидесятиградусный коньяк. Все
могло статься. Вернее - примус у нее был, но она от
человеконенавистничества пользовалась им у себя в комнате, покуда
распоряжением правления жилтоварищества это не было запрещено. Управдом
Журавлев, пригрозив Ольге Вячеславовне судом и выселением, если еще
повторится это "антипожарное безобразие", едва не был убит: она швырнула в
него горящим примусом. - хорошо, что он увернулся, - и "покрыла матом",
какого он отродясь не слыхал даже и в праздник на улице.

Недавно в нашей коммунальной квартире драка произошла. И не то что драка, а целый бой. На углу Глазовой и Боровой.
Дрались, конечно, от чистого сердца. Инвалиду Гаврилову последнюю башку чуть не оттяпали.
Главная причина — народ очень уж нервный. Расстраивается по мелким пустякам. Горячится. И через это дерётся грубо, как в тумане.
Оно, конечно, после гражданской войны нервы, говорят, у народа завсегда расшатываются. Может, оно и так, а только у инвалида Гаврилова от этой идеологии башка поскорее не зарастёт.
А приходит, например, одна жиличка, Марья Васильевна Щипцова, в девять часов вечера на кухню и разжигает примус. Она всегда, знаете, об это время разжигает примус. Чай пьёт и компрессы ставит.
Так приходит она на кухню. Ставит примус перед собой и разжигает. А он, провались совсем, не разжигается.
Она думает: «С чего бы он, дьявол, не разжигается? Не закоптел ли, провались совсем! »
И берёт она в левую руку ёжик и хочет чистить.
Хочет она чистить, берёт в левую руку ёжик, а другая жиличка, Дарья Петровна Кобылина, чей ёжик, посмотрела, чего взято, и отвечает:
— Ёжик-то, уважаемая Марья Васильевна, промежду прочим, назад положьте.
Щипцова, конечно, вспыхнула от этих слов и отвечает:
— Пожалуйста, — отвечает, — подавитесь, Дарья Петровна, своим ёжиком. Мне, — говорит, — до вашего ёжика дотронуться противно, не то что его в руку взять.
Тут, конечно, вспыхнула от этих слов Дарья Петровна Кобылина. Стали они между собой разговаривать. Шум у них поднялся, грохот, треск.
Муж, Иван Степаныч Кобылин, чей ёжик, на шум является. Здоровый такой мужчина, пузатый даже, но, в свою очередь, нервный.
Так является это Иван Степаныч и говорит:
— Я, — говорит, — ну, словно слон, работаю за тридцать два рубля с копейками в кооперации, улыбаюсь, — говорит, — покупателям и колбасу им отвешиваю, и из этого, — говорит, — на трудовые гроши ёжики себе покупаю, и нипочём то есть не разрешу постороннему чужому персоналу этими ёжиками воспользоваться.
Тут снова шум, и дискуссия поднялась вокруг ёжика. Все жильцы, конечно, поднапёрли в кухню. Хлопочут. Инвалид Гаврилыч тоже является.
— Что это, — говорит, — за шум, а драки нету?
Тут сразу после этих слов и подтвердилась драка. Началось.
А кухонька, знаете, узкая. Драться неспособно. Тесно. Кругом кастрюли и примуса. Повернуться негде. А тут двенадцать человек впёрлось. Хочешь, например, одного по харе смазать — троих кроешь. И, конечное дело, на всё натыкаешься, падаешь. Не то что, знаете, безногому инвалиду — с тремя ногами устоять на полу нет никакой возможности.
А инвалид, чёртова перечница, несмотря на это, в самую гущу впёрся. Иван Степаныч, чей ёжик, кричит ему:
— Уходи, Гаврилыч, от греха. Гляди, последнюю ногу оборвут.
Гаврилыч говорит:
— Пущай, — говорит, — нога пропадёт! А только, — говорит, — не могу я теперича уйти. Мне, — говорит, — сейчас всю амбицию в кровь разбили.
А ему, действительно, в эту минуту кто-то по морде съездил. Ну, и не уходит, накидывается. Тут в это время кто-то и ударяет инвалида кастрюлькой по кумполу.
Инвалид — брык на пол и лежит. Скучает.
Тут какой-то паразит за милицией кинулся.
Является мильтон. Кричит:
— Запасайтесь, дьяволы, гробами, сейчас стрелять буду!
Только после этих роковых слов народ маленько очухался. Бросился по своим комнатам.
«Вот те, — думают, — клюква, с чего же это мы, уважаемые граждане, разодрались? »
Бросился народ по своим комнатам, один только инвалид Гаврилыч не бросился. Лежит, знаете, на полу скучный. И из башки кровь каплет.
Через две недели после этого факта суд состоялся.
А нарсудья тоже нервный такой мужчина попался — прописал ижицу.

так у Михаила Афанасьевича котик примусы починяет

"(...) -- Вчера на улице ко мне подошла старуха и предложила
купить вечную иглу для примуса. Вы знаете, Адам, я не купил.
Мне не нужна вечная игла, я не хочу жить вечно. (...)" И. Ильф, Е. Петров, "Золотой теленок".

***

"(..) Ну, скажите,
это машина разве?
Шины лопаются,
неприятностей -
масса.
Даже
на фонарь
не мог взлазить.
Сейчас же -
ломался.
Теперь захочу -
и в сторону ринусь.
А разве -
езда с паровозом!
Примус!
Теперь
приставил
крыло и колеса
да вместе с домом
взял
и понесся.
А захотелось
остановиться -
вот тебе - Винница,
вот тебе - Ницца. (...)" В. Маяковский.