Игра в бисер. С улыбкой. Без смеха.

"— Вообще-то я никогда бы не кончила смеяться, если бы не Валька, — снова заговорила Ленка. — Ему было смешно, что ты купил у его бабки картину за триста рублей.
«Бабка, говорит, от радости чуть не померла. Думала, получит двадцатку, а он ей триста!.. »
Валька подбежал к доске и нарисовал квадрат, не больше портфеля.
«Вот за такую махонькую картинку — три сотни! — визжал Валька. — А на картинке была нарисована обыкновенная тетка с буханкой» .
— «Женщина с караваем хлеба» , — строго и многозначительно вставил Николай Николаевич.
— Я-то знаю, ты не волнуйся, я-то знаю все твои картины, — оправдывалась Ленка и продолжала:
«И еще передай своему деду, — закричал горластый Валька, — что мы его поздравляем, что у него такая внучка… Ну точно как он! »
«Они с Заплаточником — два сапога пара! » — вставил Рыжий.
А я почему-то подхватила:
«Правильно, мы с дедушкой два сапога пара! »
Николай Николаевич совершенно отчетливо представил себе, как Ленка, вероятно от растерянности, выкрикнула эти слова. И как бы радуясь им, она подпрыгнула на месте и завертела головой, как попугайчик, и уголки губ у нее закрутились вверх. Ему нравилась ее беспомощная и открытая улыбка. А для них это потеха — и только.
Лохматый так и крикнул:
«По-те-ха! Ну и потешная ты, Бессольцева Лена! »
А Рыжий, разумеется, подхватил:
«Не потешная она. А чучело! »
«Огородное! » — захлебнулся от восторга Валька.
Конечно, они стали хохотать над Ленкой, выкаблучиваясь каждый на свой лад.
Кто хватался за живот, кто дрыгал ногами, кто выкрикивал: «Ой, больше не могу» .
А Ленка, открытая душа, решила, что они просто веселились, что они смеялись над ее словами, над ее шуткой, а не над нею самою. " (В. Железников "Чучело")

Виктор Гюго
ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ СМЕЕТСЯ
...
И вдруг, прорезав пелену мрака, яркий луч света падал прямо на лицо
Гуинплена.
Из тьмы внезапно возникала смеющаяся маска чудовища.
Невозможно передать словами волнение, охватывавшее при этом зрителей.
Над толпою поднималось солнце смеха. Смех порождается неожиданностью, а
что могло быть неожиданнее такой развязки? Впечатление, производимое на
публику снопом света, ударявшего в шутовскую и вместе с тем ужасную маску,
было ни с чем не сравнимо. Все хохотали кругом; всюду - наверху, внизу, в
передних, в задних рядах, мужчины, женщины; лысые головы стариков, розовые
детские рожицы, добрые, злые, веселые, грустные лица - все озарялось
весельем; даже прохожие на улице, которым ничего не было видно, начинали
смеяться, услыхав этот громовый хохот. Ликованье зрителей выражалось
бурными рукоплесканиями и топотом ног. Когда занавес задергивался,
Гуинплена бешено вызывали. Он имел огромный успех. "Видели вы "Побежденный
хаос"?" Все спешили посмотреть Гуинплена. Приходили посмеяться люди
беззаботные, приходили меланхолики, приходили люди с нечистой совестью.
Этот неудержимый хохот можно было иногда принять за болезнь. Но если
существует на свете зараза, которой человек не боится, то это
заразительное веселье. Впрочем Гуинплен имел успех только среди бедноты.
Большая толпа - это маленькие люди. "Побежденный хаос" можно было
посмотреть за один пенни. Знать не посещает тех мест, где за вход платят
грош.

Л. Улицкая "Веселые похороны"

...сказала Тишорт. — Ужасно, что его больше нет. Негромкое жужжание русско-английского разговора прервалось резким и высоким взвизгом. Сбросив с ног черные китайские тапочки, Валентина щегольским движением, каким удалой гитарист ударяет по струнам, рванула верхнюю пуговку желтой рубахи, так что все остальные посыпались на пол мелким дождичком, и вышла, крепко шлепая толстыми роговыми пятками и блестя лаковым матрешечьим лицом. Ах — тю, ах — тю! У тебя в дегтю, У меня в тесте, Слепимся вместе! Ай-яй-яй-яй-яй! испустила Валентина высокий переливчатый и длинный вопль. Шлепнув себя по бедрам, она ловко заколотила ногами по грязному полу. Мотавшаяся все студенческие годы по северным экспедициям, собиравшая осколки живой русской речи в Полесье, под Архангельском, в верховьях Волги, когда-то она изучала фольклорные непристойности, как другие ученые — строение клеточного ядра или движение перелетных птиц. Она помнила частушки тысячами, вместе с диалектами и интонациями, во всех многочисленных вариантах, и стоило ей только разрешить себе открыть рот, как они слетали с языка, живые и неповрежденные, как будто только вчера с деревенской вечерки… Ух-тюх-тюх-тюх! Разгорелся мой утюг… — рассыпала она вокруг себя мелкие угольки, а темные пятки ее выделывали такую резвую дробь, как будто она затаптывала эти горячие угольки, вывалившиеся из печки. Парагвайцы просто зашлись от счастья, особенно их главарь. — Что это? — спросил саксофонист у Файки, но она таких слов не знала и потому ответила приблизительно: — Это русский кантри…

... Джо Карп и Франк Рейли пригласили меня после работы зайти в бар Халлоранса и выпить. Я не люблю пить виски но они сказали мы здорово повеселимся. Мне было хорошо. Мы играли в игру и я плесал на стойке бара на галаве у меня был абажур от лампы и все смиялись. Потом Джо Карп сказал покажы девочкам как ты моеш сортир в пикарне и дал мне тряпку. Я показал им и все хахатали когда я сказал што мистер Доннер сказал што я лутший уборщик который у нево был потомушто я люблю свою работу и ни когда не апаздал н не прогуливал кроме апирацыи. Я сказал мис Кинниан сказала Чярли гордись потомушто ты работаеш хорошо. Все смиялись. А Фрэнк сказал эта мис Кинниан должно быть рехнулась если крутит с Чярли. А Джо сказал Чярли ты тискал ее. Я сказал не знаю про што он гаварит. Мне дали выпить ещо а Джо сказал Чярли просто умора когда переберет. Мне кажеца это значит што я им нравлюсь.

"(...) - Ах, ты всё про лакея моего! - засмеялась вдруг Марья Тимофеевна, - боишься! Ну, прощайте, добрые гости; а послушай одну минутку, что я скажу. Давеча пришел это сюда этот Нилыч с Филипповым, с хозяином, рыжая бородища, а мой-то на ту пору на меня налетел. Как хозяин-то схватит его, как дернет по комнате, а мой-то кричит: "Не виноват, за чужую вину терплю! " Так веришь ли, все мы как были, так и покатились со смеху.. . (...)" Ф. Достоевский, "Бесы".

***

"(...) Семенов вместе с другими направился к столу, около которого тоже шла игра в камешки между двумя великовозрастными, и притом Гороблагодатский был второй силач в классе, а Тавля - четвертый. Лица, окружившие игроков, приятно осклаблялись, ожидая увеселительного зрелища.
- Ну! - сказал Тавля.
Гороблагодатский положил на стол руку, растопырив на ней пальцы. Тавля разместил на руке его пять небольших камней самым неудобным образом.
- Валяй! - сказал он.
Тот вскинул кверху камни и поймал из них только три.
- За два! - подхватили окружающие.
- Пиши, брат, к родителям письма, - прибавил Тавля с своей стороны.
Гороблагодатский, ничего не отвечая, положил левую руку на стол. Тавля кинул камень в воздух, во время его полета успел со страшной силой щипнуть руку Гороблагодатского и опять поймал камень.
Толпа захохотала. (...)" Н. Помяловский, "Очерки бурсы".