... Далее из истории нашей выясняется, что бакалавр Самсон Карраско, прежде чем подвигнуть Дон Кихота возобновить прерванные его рыцарские похождения, совещался со священником и цирюльником по поводу того, какие надлежит принять меры, чтобы Дон Кихот тихо и спокойно сидел дома и чтобы злополучные поиски приключений более его не соблазняли; на этом совещании было единодушно решено, и, в частности, таково было мнение самого Карраско, что Дон Кихота должно отпустить, ибо удержать его все равно невозможно, а что Самсон под видом странствующего рыцаря его нагонит, завяжет с ним бой, повод для которого всегда найдется, и одержит над ним победу (каковая победа представлялась участникам совещания делом нетрудным) ; между бойцами же должны, мол, существовать предварительный уговор и соглашение, по которым побежденный обязан сдаться на милость победителя; и вот на этом основании переодетый рыцарем бакалавр велит побежденному Дон Кихоту возвратиться в родное село и в родной дом и никуда не выезжать в течение двух лет или же впредь до особого его распоряжения, причем все, кто держал совет, были совершенно уверены, что Дон Кихот не преминет это повеление исполнить, дабы не идти против законов рыцарства и не нарушать их, и может статься, что в заточении он, дескать, позабудет свои сумасбродства или же сыщется какое-либо подходящее средство от его безумия.
– Что? – Держа в руках комбинезон, я обернулся. Меня охватило уже давно не
испытанное возбуждение. – О чем ты? Карты на стол! Боишься, как бы я что-нибудь…
Чушь! Даю слово, что нет. Я даже не думал об этом. Нет, действительно нет.
– Я полечу с тобой.
– Спасибо, но мне хочется одному. Это что-то новое, что-то совсем новое, – я
говорил быстро, натягивая комбинезон.
Снаут бубнил еще что-то, но я не очень прислушивался, разыскивая нужные мне
вещи. Когда я надевал скафандр, он вдруг спросил:
– Слушай, слово еще имеет для тебя какую-нибудь ценность?
– О господи, Снаут, ты все о том же! Имеет. И я тебе уже его дал. Где
запасные баллоны?
Я отошел от вертолета на полтора десятка шагов и уселся на шершавую,
потрескавшуюся «землю» . Черная волна тяжело вползла на берег, расплющилась,
стала совсем бесцветной и откатилась, оставив тонкие дрожащие нитки слизи. Я
спустился ниже и протянул руку к следующей волне. Она немедленно повторила тот
феномен, который люди увидели впервые почти столетие назад, – задержалась,
немного отступила, охватила мою руку, не дотрагиваясь до нее, так, что между
поверхностью рукавицы и внутренней стенкой углубления, которое сразу же сменило
консистенцию, став упругим, осталась тонкая прослойка воздуха. Я медленно поднял
руку. Волна, точнее ее узкий язык, потянулась за ней вверх, по-прежнему окружая
мою ладонь светлым грязно-зеленым комком. Я встал, так как не мог поднять руку
выше, перемычка студенистой субстанции напряглась, как натянутая струна, но не
порвалась. Основание совершенно расплющенной волны, словно удивительное
существо, терпеливо ожидающее окончания этих исследований, прильнуло к берегу
вокруг моих ног, также не прикасаясь к ним. Казалось, что из океана вырос
тягучий цветок, чашечка которого окружила мои пальцы, став их точным, только
негативным изображением. Я отступил. Стебель задрожал и неохотно вернулся вниз,
эластичный, колеблющийся, неуверенный, волна приподнялась, вбирая его в себя, и
исчезла за обрезом берега. Я повторил эту игру, и снова, как сто лет назад,
какая-то очередная волна равнодушно откатилась, будто насытившись новыми
впечатлениями. Я знал, что пробуждения ее «любопытства» пришлось бы ждать
несколько часов. Я снова сел, но это зрелище, хорошо известное мне теоретически,
что-то во мне изменило. Теория не могла, не сумела заменить реального
ощущения
Солярис. Лем
P.S. Предполагаю что ответ неправильный
