Чему или кому завидуют литературные герои ?+

(Меня не любят вещи. Мебель норовит подставить мне ножку. Какой-то
лакированный угол однажды буквально укусил меня. С одеялом у меня всегда сложные
взаимоотношения. Суп, поданный мне, никогда не остывает. Если какая-нибудь дрянь
– монета или запонка – падает со стола, то обычно закатывается она под трудно
отодвигаемую мебель. Я ползаю по полу и, поднимая голову, вижу, как буфет
смеется. )
Синие лямки подтяжек висят по бокам. Он идет в спальню, находит на стуле
пенсне, надевает его перед зеркалом и возвращается в мою комнату. Здесь, стоя
посредине, он поднимает лямки подтяжек, обе разом, таким движением, точно
взваливает на плечи кладь. Со мной не говорит он ни слова. Я притворяюсь спящим.
В металлических пластинках подтяжек солнце концентрируется двумя жгучими
пучками. (Вещи его любят. )
Ему не надо причесываться и приводить в порядок бороду и усы. Голова у него
низко острижена, усы короткие – под самым носом. Он похож на большого
мальчика-толстяка.
Он взял флакон; щебетнула стеклянная пробка. Он вылил одеколон на ладонь и
провел ладонью по шару головы – от лба к затылку и обратно.
Утром он пьет два стакана холодного молока: достает из буфета кувшинчик,
наливает и пьет, не садясь.
Первое впечатление от него ошеломило меня. Я не мог допустить, предположить.
Он стоял передо мной в элегантном сером костюме, пахнущий одеколоном. Губы у
него были свежие, слегка выпяченные. Он, оказалось, щеголь.
Очень часто ночью я просыпаюсь от его храпа. Осовелый, я не понимаю, в чем
дело. Как будто кто-то с угрозой произносит одно и то же: «Кракатоу… Крра… ка…
тоууу… »
Прекрасную квартиру предоставили ему. Какая ваза стоит у дверей балкона на
лакированной подставке! Тончайшего фарфора ваза, округлая, высокая,
просвечивающая нежной кровеносной краснотою. Она напоминает фламинго. Квартира
на третьем этаже. Балкон висит в легком пространстве. Широкая загородная улица
похожа на шоссе. Напротив внизу – сад: тяжелый, типичный для окраинных мест
Москвы, деревастый сад, беспорядочное сборище, выросшее на пустыре между трех
стен, как в печи.
Он обжора. Обедает он вне дома. Вчера вечером вернулся он голодный, решил
закусить. Ничего не нашлось в буфете. Он спустился вниз (на углу магазин) и
притащил целую кучу: двести пятьдесят граммов ветчины, банку шпротов, скумбрию в
консервах, большой батон, голландского сыру доброе полулуние, четыре яблока,
десяток яиц и мармелад «Персидский горошек» . Была заказана яичница и чай (кухня
в доме общая, обслуживают две кухарки в очередь) .
– Лопайте, Кавалеров, – пригласил он меня и сам навалился. Яичницу он ел со
сковороды, откалывая куски белка, как облупливают эмаль. Глаза его налились
кровью, он снимал и надевал пенсне, чавкал, сопел, у него двигались уши.
Я развлекаюсь наблюдениями. Обращали ли вы внимание на то, что соль спадает с
кончика ножа, не оставляя никаких следов, – нож блещет, как нетронутый; что
пенсне переезжает переносицу, как велосипед; что человека окружают маленькие
надписи, разбредшийся муравейник маленьких надписей: на вилках, ложках,
тарелках, оправе пенсне, пуговицах, карандашах? Никто не замечает их. Они ведут
борьбу за существование. Переходят из вида в вид, вплоть до громадных вывесочных
букв! Они восстают – класс против класса: буквы табличек с названиями улиц воюют
с буквами афиш.
Он наелся до отвала. Потянулся к яблокам с ножом, но только рассек желтую
скулу яблока и бросил.
Один нарком в речи отозвался о нем с высокой похвалой:
– Андрей Бабичев – один из замечательных людей государства.
Он, Андрей Петрович Бабичев, занимает пост директора треста пищевой
промышленности. Он великий колбасник, кондитер и повар.
А я, Николай Кавалеров, при нем шут.

Белла Ахмадудина
Я завидую ей - молодой

Я завидую ей - молодой
и худой, как рабы на галере:
горячей, чем рабыни в гареме,
возжигала зрачок золотой

и глядела, как вместе горели
две зари по-над невской водой.
Это имя, каким назвалась,
потому что сама захотела, -
нарушенье черты и предела
и востока незваная власть,
так - на северный край чистотела
вдруг - персидской сирени напасть.

Но ее и мое имена
были схожи основой кромешной-
лишь однажды взглянула с усмешкой-
как метелью лицо обмела.
Что же было мне делать - посмевшей
зваться так, как назвали меня?

Я завидую ей - молодой
до печали, но до упаданья
головою в ладонь, до страданья
я завидую ей же - седой
в час, когда не прервали свиданья
две зари по-над невской водой.

Да, как колокол, грузной, седой,
с вещим слухом, окликнутым зовом:
то ли голосом чьим-то, то ль звоном,
излученным звездой и звездой,
с этим неописуемым зобом,
полным песни, уже неземной.

Я завидую ей - меж корней,
нищей пленнице рая иль ада.
О, когда б я была так богата,
что мне прелесть оставшихся дней?
Но я знаю, какая расплата
за судьбу быть не мною, а ей.

В. Конецкий

"Соленый лед"






..Я бросал машинку и брал «Жизнь в лесу» Генри Торо. И сразу он начинал меня злить. И я ловил себя на черной зависти к знаменитым людям. Предположим: «Не стоит ехать вокруг света ради того, чтобы сосчитать кошек в Занзибаре» — это мудро, коротко, блистательно и вроде бы неопровержимо. Но неопровержимо только для среднего, обыкновенного человека. А сам Генри Торо мог сказать: «Стоит, черт возьми, ехать вокруг света, чтобы сосчитать кошек в Занзибаре! » И опять это будет мудро, коротко, блистательно, бессмертно. Почему? Потому что это говорит известный человек. В его высказываниях так много мудрости, что она не просыплется и не прольется, даже если ее перевернуть вверх ногами. Или вот поговорка: «За двумя зайцами погонишься — ни одного не поймаешь» . А если сказать «За тремя зайцами погонишься — одного поймаешь» — попробуй опровергни такую пословицу, если она занесена в сборник как народная мудрость! Но если придумал ее я, то она ровным счетом никакой ценности не имеет...

В кухне злится повариха,
Плачет у станка ткачиха -
И завидуют оне
Государевой жене.
(А. С. Пушкин "Сказка о царе Салтане. . ")

Мучительная зависть Сальери:
" Завистник. Я завидую; глубоко,
Мучительно завидую. - О небо!
Где же правота, когда священный дар,
Когда бессмертный гений - не в награду
Любви горящей, самоотверженья,
Трудов, усердия, молений послан -
А озаряет голову безумца,
Гуляки праздного? . О Моцарт, Моцарт! "

(А. С. Пушкин "Моцарт и Сальери")

"(..) - Но мой маленький друг, сэр, - сказал майор, - снова превращает меня в мальчишку. Старый майор, сэр, - майор Бегсток, к вашим услугам, - не стыдится сделать такое признание. - Тут майор приподнял шляпу. - Черт возьми, сэр, - воскликнул майор с неожиданной горячностью, - я вам завидую!
- Затем он опомнился и добавил: - Простите мне такую вольность.
Мистер Домби сказал, что охотно прощает. (...)" Ч. Диккенс, "Домби и сын".