Литературные путешествия 12. А какие приключения искали и находили иностранцы в +

Паганель не ошибся: кондор делался все более и более ясно видимым. Этот великолепный хищник, которому некогда поклонялись инки, был царем южных Кордильер. .

Раздался вопль ужаса: в когтях у кондора висело и раскачивалось безжизненное тело — тело Роберта Гранта. Хищник, держа мальчика за платье, парил в воздухе футах в ста пятидесяти над лагерем. Он завидел путешественников и, стремясь поскорее улететь со своей тяжелой добычей, с силой рассекал крыльями воздух.
— А! — крикнул Гленарван. — Пусть лучше тело Роберта разобьется об эти скалы, чем послужит…
И, неподвижный, спокойный, уверенный, Мак-Наббс прицелился в кондора: тот был от него уже в трехстах футах. Но не успел майор нажать курок своего карабина, как в глубине долины раздался выстрел; белый дымок поднялся между двумя базальтовыми громадами — и кондор, сраженный пулей в голову, медленно описывая круги, стал спускаться, словно на парашюте, на своих широко распростертых крыльях. Не выпуская добычи, он мягко упал футах в десяти от крутого берега ручья.
— Вперед! Вперед! — крикнул Гленарван.
И, не стараясь узнать, откуда раздался благодетельный выстрел, он кинулся к кондору. Спутники его помчались за ним. Когда они добежали до кондора, птица была уже мертва, а тела Роберта почти не было видно из-под ее широких крыльев.
Гленарван бросился к мальчику, вырвал его из когтей кондора, уложил на траву и приник ухом к груди безжизненного тела.
Никогда еще из уст человеческих не исторгалось такого радостного крика, как тот, что вырвался в этот миг у Гленарвана:
— Он жив! Он жив еще! . .

Подкравшись к лорду Джону, мы заглянули вниз. Перед нами зияла глубокая
котловина, вероятно, один из тех небольших кратеров, каких много на
плато. На дне этой котловины, ярдах в ста от того места, где мы лежали,
за кромкой камыша поблескивали подернутые зеленью стоячие лужи. Место
было мрачное само по себе, но, глядя на его обитателей, мне невольно
вспомнились сцены из седьмого круга Дантова «Ада» . Здесь гнездились
птеродактили — сотни и сотни птеродактилей! Котловина так и кишела ими —
детеныши ползали у воды, а их отвратительные мамаши высиживали на
отмели яйца в твердой желтоватой пленке. Вся эта копошащаяся, бьющая
крыльями масса ящеров сотрясала воздух криками и распространяла вокруг
себя такое страшное зловоние, что у нас тошнота подступила к горлу. А
повыше, каждый на своем камне, восседали огромные серые самцы, похожие
на иссохшие чучела, восседали совершенно неподвижно, как мертвые, и
только поводили налившимися кровью глазами да изредка щелкали клювами
вслед пролетавшим стрекозам. Их гигантские перепончатые крылья, согнутые
в предплечьях, были прижаты к бокам, и от этого в облике их мне
мерещилось что-то человеческое: они напоминали старух, кутающихся в
мерзкие, цвета паутины шали, из которых выглядывали только хищные птичьи
головы. Считая и больших, и маленьких, в котловине было не меньше
тысячи этих гнусных тварей.

Мы достигли головокружительных высот Восточной Сьерра-Мадре.
Банановые деревья золотом поблескивали в дымке. Великие туманы разверзались за
каменными стенами, что тянулись вдоль края пропасти. Моктесума тонкой золотой
ниткой вилась внизу по зеленой подстилке джунглей. Мимо прокатывались странные
городки на перекрестках этой вершины мира, индейцы в накидках наблюдали за нами
из-под полей своих шляп и rebozos. Жизнь была плотной, темной, древней.
Ястребиными глазами они смотрели на Дина, торжественного и обезумевшего за своим
неистовым рулем. Все они протягивали к нам руки. Они сошли с дальних гор и из
высоких селений, чтобы протянуть руки за тем, что, по их мнению, могла
предложить цивилизация – им никогда и присниться не могли ее уныние и жалкие
разбитые иллюзии. Они не знали, что появилась бомба, от которой могут треснуть и
превратиться в кучи мусора все наши мосты и дороги, а мы можем однажды сами
стать такими же нищими, как и они, и тянуть свои руки точно, точно так же. Наш
поломанный «форд» , старенький «форд» шедшей к процветанию Америки тридцатых
годов, продребезжал сквозь них и скрылся в облаке пыли.

Мы достигли подступов к последнему плато. Солнце стало
червонным, воздух – остро синим, а пустыня с ее случайными речонками – буйством
песчаного жаркого пространства и внезапных библейски тенистых куп. Дин теперь
спал, а Стэн вел машину. Появились пастухи, одетые как в первые времена – в
длинные колышущиеся хламиды, женщины несли золотые тюки кудели, мужчины –
посохи. Пастухи сидели под громадными деревьями посреди мерцающей пустыни и
совещались, овцы толпились на солнцепеке и вздымали за собою пыль.

– Чувак, чувак, – завопил я Дину, – проснись и посмотри на
пастухов, проснись и посмотри на этот золотой мир, из которого пришел Христос, –
ты же можешь это увидеть своими глазами!

Ну да, ну да, как тут не вспомнить араба Насиба, "бразильца из Аравии", страстно влюбленного в свой шумный бар с игрой в трик-трак за рюмочкой "петушиного хвоста", в пряные бразильские кушанья и в мулатку Габриэлу, которая умела готовить их лучше всех на свете, и с появлением которой тихий городок Ильеус "переменился до неузнаваемости" :))
Насиб - "Арабом и турком его называли многие — и почти все они были его лучшими приятелями и делали это ласково, по-дружески. Однако Насиб не любил, когда его называли турком, раздраженно отмахивался от этого прозвища и даже иногда свирепел: — Не обзывайте меня турком!
— Но, Насиб…
— Как угодно, только не турком. Я бразилец, — он хлопал огромной ручищей по своей волосатой груди, — и сын сирийца, благодарение богу. "
и Габриэла - "Она слушала рассказы доны Арминды о духах и новорожденных. Грелась по утрам на солнышке, когда была хорошая погода, лакомилась гуявой, красными плодами питанги. /.../ После обеда водила на площади хоровод с ребятами. Смотрела на луну, ожидая Насиба. Жить хорошо! "