В каких литерат. произведениях (романах, пьесах, в стихах) можно встретить монолог/диалог на тему "умершего ребенка"?

Приставкин-"Ночевала тучка золотая"
Он катил свою тележку сквозь ночь и разговаривал с братом.
Он говорил ему: "Вот видишь, как вышло, что я тебя везу. А раньше-то мы
возили друг друга по очереди. Но ты не думай, я не устал, и я тебя доставлю
до места. Может, ты бы придумал все это лучше, уж точно. Ты всегда понимал
больше моего, и голова у тебя варила быстрей. Я был твоими руками и ногами в
жизни - так уж нам было поделено, - а ты был моей головой. Теперь у нас с
тобой голову отсекли, а руки и ноги оставили... А зачем оставили-то? "Колька
поменял одну руку на другую. Затекла рука.
Но прежде, чем двинуться дальше, он ощупал Сашку и убедился, что тот
лежит удобно и ватник не вывалился из-под головы.
Только Сашка будто застывать, замораживаться начал. Все в нем задубело,
и руки, и ноги стали деревянными. Но все равно это был Сашка, его брат. И
Колька, убедившись, что того не растрясло на ухабах и что ему ехать удобно,
повез дальше.
Дальше потек и разговор их.
"Знаешь, - говорил Колька, - я почему-то вспомнил, как в Томилинский
детдом привезли из колхоза корзину смороды. А я лежал тогда больной. А ты
полез под телегу и нашел одну ягоду смороды и принес мне... Ты залез под
кровать в изоляторе и прошептал: "Колька, я принес тебе ягоду смороды, ты
выздоравливай, ладно? " Я и выздоровел... А потом на станции на этой, на
Кубани, когда дрисня нас одолела и ты загибался в вагоне, ты же смог все
перебороть! Ты же встал, ты же доехал до Кавказа!
Неужто мы с тобой через всю дорогу проволочились лишь для того, чтобы
нам тут кишки вырезали и вместо них совали кукурузу? Мол, жрите, обжирайтесь
нашим добром так, чтобы изо рта торчало! "Тут Колька услышал: возки гремят
впереди. Когда приблизился скрип колес и мужские голоса, он торопливо в
заросли свернул, затаился.
Как зверь затаивается при появлении человека.
Но глаз с дороги не сводил, смотрел во все глаза (теперь у них двоих
только два глаза было!). Понял, что едут солдаты. Позвякивало оружие,
погромыхивали повозки, фонарики вспыхивали, полосуя обочины дороги.
Разговаривали негромко, но можно было разобрать, что вот-де их окружили в
горах, часть постреляли, а другая часть прорвалась в долину и устроила
резню. Местные жители, кто уцелел, бежали. Теперь приказ такой: никого не
жалеть, а если в саду, или в доме, или в поле спрячется, так палить вместе с
домом и полем... Если враг не сдается, его уничтожают!
Проехали. Растворились огоньки в темноте. Стихло все.
Колька высунулся, уши в одну, в другую сторону наставил - нет ли кого
следом? Выждал, убедился - никого.
Вернулся за Сашкой, пощупал, как ему лежится, снова выволок тележку на
дорогу. Схватил веревку двумя руками, повез.
"Вот, - сказал, - небось сам слышал, как солдаты, наши славные боевые
бойцы, говорили... Едут чеченов убивать. И того, кто тебя распял, тоже
убьют. А вот, если бы он мне попался, я, знаешь, Сашка, не стал бы его
губить. Я только в глаза посмотрел бы: зверь он или человек? Есть ли в нем
живого чего? А если бы я живое увидел, то спросил бы его, зачем он
разбойничает? Зачем всех кругом убивает? Разве мы ему чего сделали? Я бы
сказал: "Слушай, чечен, ослеп ты, что ли? Разве ты не видишь, что мы с
Сашкой против тебя не воюем! Нас привезли сюда жить, так мы и живем, а потом
мы бы уехали все равно. А теперь, видишь, как выходит... Ты нас с Сашкой
убил, а солдаты пришли, тебя убьют... А ты солдат станешь убивать, и все: и
они, и ты - погибнете. А разве не лучше было то, чтобы ты жил, и они жили, и
мы с Сашкой тоже чтоб жили? Разве нельзя сделать, чтобы никто никому не
мешал, а все люди были живые, вон как мы, собранные в колонии, рядышком
живем? "

Две руки, легко опущенные
На младенческую голову!
Были — по одной на каждую —
Две головки мне дарованы.

Но обеими — зажатыми —
Яростными — как могла! —
Старшую у тьмы выхватывая —
Младшей не уберегла.

Две руки — ласкать — разглаживать
Нежные головки пышные.
Две руки — и вот одна из них
За ночь оказалась лишняя.

Светлая — на шейке тоненькой —
Одуванчик на стебле!
Мной еще совсем непонято,
Что дитя мое в земле.