Отрывок из романа Л. Толстого "Война и мир".

Наташа была восхищена звуками балалайки,
раздававшимися из коридора.
Она даже вышла туда, чтобы лучше их слышать;
"Ей так же как грибки, мед и наливки дядюшки казались
лучшими в мире, так и эта песня казалась ей в эту
минуту верхом музыкальной прелести.
Но когда заиграл на гитаре сам дядюшка,
восторгу Наташи не было предела:
"Прелесть, прелесть, дядюшка! Еще, еще! "
И она обняла дядюшку и поцеловала его.

Дядюшка предлагает ей сплясать, и Наташа,
переполненная радостью, не только не заставляет
себя упрашивать, как это сделала бы любая другая
светская барышня, но тут же "сбросила с себя платок,
который был накинут на ней, забежала вперед дядюшки
и, подперши руки в боки, сделала движенье плечами
и стала.
Николай, глядя на сестру, немного боится, что она
сделает что-то не так. Но этот страх скоро прошел,
потому что Наташа, русская духом, прекрасно
чувствовала и знала, что надо делать.
"Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха,
которым она дышала, — эта графинечка,
воспитанная эмигранткой-француженкой,
этот дух, откуда она взяла эти приемы, которые
pas de shale давно бы должны были вытеснить?
Но дух и приемы были те самые, неподражаемые,
не изучаемые, русские, которых и ждал от нее дядюшка.
Она сделала то самое и так точно, так вполне точно
это сделала, что Анисья Федоровна, которая тотчас
одала ей необходимый для ее дела платок,
сквозь смех прослезилась, глядя на эту тоненькую,
грациозную, такую чужую ей, в шелку и бархате
воспитанную графиню, которая умела понять все то,
что было и в Анисье, и в отце Анисьи, ив тетке,
и в матери, и во всяком русском человеке. "

Нет, не Толстой я, даже не Толстая...

«Что это? я падаю! у меня ноги подкашиваются», — подумал он и упал на спину. Он раскрыл глаза, надеясь увидать, чем кончилась борьба французов с артиллеристами, и желая знать, убит или нет рыжий артиллерист, взяты или спасены пушки. Но он ничего не видал. Над ним не было ничего уже, кроме неба, — высокого неба, не ясного, но все-таки неизмеримо высокого, с тихо ползущими по нем серыми облаками. «Как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как я бежал, — подумал князь Андрей, — не так, как мы бежали, кричали и дрались; совсем не так, как с озлобленными и испуганными лицами тащили друг у друга банник француз и артиллерист, — совсем не так ползут облака по этому высокому бесконечному небу. Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, что узнал его наконец. Да! все пустое, все обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме его. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава Богу!..»