Поэт, который не боялся высказывать своё мнение на счет правительства даже после полученных угроз и

Чисто по-человечески, поэт вполне может бояться. Но, даже смертельно боясь, он не может замолчать, иначе перестанет быть поэтом. Истинная поэзия - всегда немного пророчество, отзвук Небесной Истины, услышанной, прочувствованной нервом Поэта.
Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлёвского горца.
Его толстые пальцы, как черви, жирны,
А слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются усища,
И сияют его голенища.

А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей.
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Он один лишь бабачит и тычет,
Как подкову, кует за указом указ:

Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.
Что ни казнь у него - то малина
И широкая грудь осетина.
Ноябрь 1933

Это Мандельштам. Это стихотворение он прочел только самым близким друзьям, но Пастернак сразу определил это прочтение, как "акт самоубийства". И был прав. Последовал донос от кого-то из слышавших, арест, тюрьмы, лагеря. И смерть в 1938, через пять лет, в пересыльном лагере, за тысячи километров от родного Петербурга...

Макаревич

Пушкин и Лермонтов?

Мандельштам . Почему Вы решили, что он не боялся ?

Я вернулся в мой город, знакомый до слез,
До прожилок, до детских припухлых желез.

Ты вернулся сюда — так глотай же скорей
Рыбий жир ленинградских речных фонарей!

Узнавай же скорее декабрьский денек,
Где к зловещему дегтю подмешан желток.

Петербург! Я еще не хочу умирать:
У тебя телефонов моих номера.

Петербург! У меня еще есть адреса,
По которым найду мертвецов голоса.

Я на лестнице черной живу, и в висок
Ударяет мне вырванный с мясом звонок,

И всю ночь напролет жду гостей дорогих,
Шевеля кандалами цепочек дверных.

Это называется не боялся ?