Как относилась М. Цветаева к собратьям по перу?

В литературном мире Цветаева держалась особняком.

Многие из своих стихов Цветаева посвящает поэтам
современникам: Ахматовой, Блоку, Маяковскому, Эфрону:

...В певучем граде моем купола горят,
И Спаса светлого славит слепец бродячий...
— И я дарю тебе свой колокольный град,
Ахматова! — и сердце свое в придачу.

Цветаева была близка к Блоку и Маяковскому.
Она вторила им когда говорила: “Пушкин дружбы,
Пушкин брака, Пушкин бунта, Пушкин трона, Пушкин света,
Пушкин няни... Пушкин – в бесчисленности своих ликов
и обличий – всё это спаяно и держится в нём одним: поэтом”
(ст. "Наталья Гончарова").
Но ближе всего Цветаева к Маяковскому с его яростным
признанием Пушкину: “Я люблю вас, но живого, а не мумию”.

В 1933 году Цветаева предрекла: “Своими быстрыми ногами
Маяковский ушагал далеко за нашу современность и где-то,
за каким-то поворотом, долго ещё нас будет ждать”.
“Первый в мире поэт масс”,- сказала о Маяковском Марина
Цветаева.
И предрекла его поэзии долгую жизнь:
“Эта вакансия: первого в мире поэта масс-так скоро
не заполнится.
И оборачиваться на Маяковского нам, а может быть,
и нашим внукам, придется не назад, а вперёд”.
Такой мощности голос у Маяковского, что, не напрягая его,
он обращается к вселенной, мирозданию:
Ты посмотри, какая в мире тишь!
Ночь обложила небо звёздной данью.
В такие вот часы встаёшь и говоришь векам,
истории и мирозданию…

Но все они были для нее лишь собратьями по перу.
Блок в жизни Цветаевой был единственным поэтом,
которого она чтила не как собрата по “старинному ремеслу”,
а как божество от поэзии, и которому, как божеству,
поклонялась:
Зверю — берлога,
Страннику дорога,
Мертвому — дроги.
Каждому свое.
Женщине лукавить,
Царю — править,
Мне славить
Имя твое.

Всех остальных, ею любимых, она ощущала соратниками
своими, вернее - себя ощущала собратом и соратником их,
и о каждом считала себя вправе сказать, как о Пушкине:
“Перья навостроты знаю, как чинил: пальцы не присохли
от его чернил! ”.

В Берлине, потом три года в Праге, в Париж она остается,
практически одна.
Вокруг Цветаевой все теснее смыкалась глухая стена
одиночества.
Ей некому прочесть, некого спросить, не с кем порадоваться.
В таких лишениях, в такой изоляции она героически
работала как поэт, работала, не покладая рук.

Блоком она восхищалась, с Ахматовой дружила долгие годы, с Пастернаком вела трепетную переписку, с Мандельштамом не так долго дружила. А все остальное сами

Ахматовой она как-то стих посвятила, очень теплый. Думаю, неплохо.