Посоветуйте отрывок из прозы

Диалог Аксиньи и Натальи

Живя по соседству, они за последние годы часто встречались, молча
кланялись друг дружке, иногда перебрасывались несколькими фразами.
Тапора, когда они при встречах, не здороваясь, обменивались ненавидящими
взглядами, прошла; острота взаимной неприязни смягчилась, и Наталья, идя к
Аксинье, надеялась, что та ее не выгонит и уж о ком, о ком, а о Григории
будет говорить. И она не ошиблась в своих предположениях.
Не скрывая изумления, Аксинья пригласила ее в горницу, задернула
занавески на окнах, зажгла огонь, спросила:
- С чем хорошим пришла?
- Мне с хорошим к тебе не ходить...
- Говори плохое. С Григорием Пантелеевичем беда случилась?
Такая глубокая, нескрываемая тревога прозвучала в Аксиньином вопросе,
что Наталья поняла все. В одной фразе сказалась вся Аксинья, открылось
все, чем она жила и чего боялась. После этого, по сути, и спрашивать об ее
отношениях к Григорию было незачем, однако Наталья не ушла; помедлив с
ответом, она сказала:
- Нет, муж живой и здоровый, не пужайся.
- Я и не пужаюсь, с чего ты берешь? Это тебе об его здоровье надо
страдать, а у меня своей заботы хватит. - Аксинья говорила свободно, но,
почувствовав, как кровь бросилась ей в лицо, проворно подошла к столу и,
стоя спиной к гостье, долго поправляла и без того хорошо горевший огонь в
лампе.
- Про Степана твоего слыхать что?
- Поклон пересылал недавно.
- Живой-здоровый он?
- Должно быть. - Аксинья пожала плечами.
И тут не смогла она покривить душой, скрыть свои чувства: равнодушие к
судьбе мужа так явственно проглянуло в ее ответе, что Наталья невольно
улыбнулась.
- Видать, не дюже ты об нем печалуешься... Ну, да это - твое дело. Я
вот чего пришла: по хутору идет брехня, будто Григорий опять к тебе
прислоняется, будто видаетесь вы с ним, когда приезжает он домой. Это
верно?
- Нашла у кого спрашивать! - насмешливо сказала Аксинья. - Давай я у
тебя спрошу, верно это или нет?
- Правду боишься сказать?
- Нет, не боюсь.
- Тогда скажи, чтобы я знала, не мучилась. Зачем же меня зря томить.
Аксинья сузила глаза, шевельнув черными бровями.
- Мне тебя все одно жалко не будет, - резко сказала она. - У нас с
тобой так: я мучаюсь - тебе хорошо, ты мучаешься - мне хорошо... Одного
ить делим? Ну, а правду я тебе скажу: чтобы знала загодя. Все это верно,
брешут не зря. Завладала я Григорием опять и уж зараз постараюсь не
выпустить его из рук. Ну, чего ж ты после этого будешь делать? Стекла мне
в курене побьешь или ножом зарежешь?
Наталья встала, завязала узлом гибкую хворостину, бросила ее к печи и
ответила с несвойственной ей твердостью:
- Зараз я тебе никакого лиха не сделаю. Погожу, приедет Григорий,
погутарю с ним, потом будет видно, как мне с вами, обоими, быть. У меня
двое детей, и из-за них и за себя я постоять сумею!
Аксинья улыбнулась:
- Значит, пока мне можно жить без опаски?
Не замечая насмешки, Наталья подошла к Аксинье, тронула ее за рукав:
- Аксинья! Всю жизню ты мне поперек стоишь, но зараз уж я просить не
буду, как тогда, помнишь? Тогда я помоложе была, поглупее, думала - упрошу
ее, она пожалеет, смилуется и откажется от Гриши. Зараз не буду! Одно я
знаю: не любишь ты его, а тянешься за ним по привычке. Да и любила ли ты
его когда-нибудь так, как я? Должно быть, нет. Ты с Листницким путалась, с
кем ты, гулящая, не путалась? Когда любят - так не делают.
Аксинья побледнела, отстранив Наталью рукой, встала с сундука:
- Он меня этим не попрекал, а ты попрекаешь? Какое тебе дело до этого?
Ладно! Я - плохая, ты - хорошая, дальше что?
- Это все. Не серчай. Зараз уйду.
Спасибо, что открыла правду.
Источник: http://www.world-art.ru/lyric/lyric.php?id=2662&pu

Мама на даче, ключ на столе, завтрак можно не делать. Скоро каникулы, восемь лет, в августе будет девять. В августе девять, семь на часах, небо легко и плоско, солнце оставило в волосах выцветшие полоски. Сонный обрывок в ладонь зажать и упустить сквозь пальцы. Витька с десятого этажа снова зовет купаться. Надо спешить со всех ног и глаз — вдруг убегут, оставят. Витька закончил четвертый класс — то есть почти что старый. Шорты с футболкой — простой наряд, яблоко взять на полдник. Витька научит меня нырять, он обещал, я помню. К речке дорога исхожена, выжжена и привычна. Пыльные ноги похожи на мамины рукавички. Нынче такая у нас жара — листья совсем как тряпки. Может быть, будем потом играть, я попрошу, чтоб в прятки. Витька — он добрый, один в один мальчик из Жюля Верна. Я попрошу, чтобы мне водить, мне разрешат, наверно. Вечер начнется, должно стемнеть. День до конца недели. Я поворачиваюсь к стене. Сто, девяносто девять.

Мама на даче. Велосипед. Завтра сдавать экзамен. Солнце облизывает конспект ласковыми глазами. Утро встречать и всю ночь сидеть, ждать наступленья лета. В августе буду уже студент, нынче — ни то ни это. Хлеб получерствый и сыр с ножа, завтрак со сна невкусен. Витька с десятого этажа нынче на третьем курсе. Знает всех умных профессоров, пишет программы в фирме. Худ, ироничен и чернобров, прямо герой из фильма. Пишет записки моей сестре, дарит цветы с получки, только вот плаваю я быстрей и сочиняю лучше. Просто сестренка светла лицом, я тяжелей и злее, мы забираемся на крыльцо и запускаем змея. Вроде они уезжают в ночь, я провожу на поезд. Речка шуршит, шелестит у ног, нынче она по пояс. Семьдесят восемь, семьдесят семь, плачу спиной к составу. Пусть они прячутся, ну их всех, я их искать не стану

Мама на даче. Башка гудит. Сонное недеянье. Кошка устроилась на груди, солнце на одеяле. Чашки, ладошки и свитера, кофе, молю, сварите. Кто-нибудь видел меня вчера? Лучше не говорите. Пусть это будет большой секрет маленького разврата, каждый был пьян, невесом, согрет теплым дыханьем брата, горло охрипло от болтовни, пепел летел с балкона, все друг при друге — и все одни, живы и непокорны. Если мы скинемся по рублю, завтрак придет в наш домик, Господи, как я вас всех люблю, радуга на ладонях. Улица в солнечных кружевах, Витька, помой тарелки. Можно валяться и оживать. Можно пойти на реку. Я вас поймаю и покорю, стричься заставлю, бриться. Носом в изломанную кору. Тридцать четыре, тридцать…

Мама на фотке. Ключи в замке. Восемь часов до лета. Солнпе на стенах, на рюкзаке, в стареньких сандалетах. Сонными лапами через сквер, и никуда не деться. Витька в Америке. Я в Москве. Речка в далеком детстве. Яблоко съелось, ушел состав, где-нибудь едет в Ниццу, я начинаю считать со ста, жизнь моя — с единицы. Боремся, плачем с ней в унисон, клоуны на арене. «Двадцать один», — бормочу сквозь сон. «Сорок», — смеется время. Сорок — и первая седина, сорок один — в больницу. Двадцать один — я живу одна, двадцать: глаза-бойницы, ноги в царапинах, бес в ребре, мысли бегут вприсядку, кто-нибудь ждет меня во дворе, кто-нибудь — на десятом. Десять — кончаю четвертый класс, завтрак можно не делать. Надо спешить со всех ног и глаз. В августе будет девять. Восемь — на шее ключи таскать, в солнечном таять гимне…

Три. Два. Один. Я иду искать. Господи, помоги мне.