Стихов заоблачное действо
в святую ночь под Рождество
Певучих строчек соловейство
и рифм крылатых торжество.
Ты слышишь это но не можешь
на лист перевести с небес
и лишь беспомощно тревожишь
пером прозрачных звуков лес.
А он, воздушный, зыбкий, чудный
Так близко-близко над тобой
лишь только Господу подсудный
непостижимо голубой.
-
Ты до боли нежная вечеров печаль.
Грусть моя безбрежная, раненая даль.
В тишине березовой в сокровенный час
Серебром колодезным ты крестила нас.
Ты такая грешная с верою святой.
То глядишь невестою, то молчишь вдовой.
Под снегами талыми плачет колея.
Отдохни усталая, Родина моя.
В слезах полей, в крестах церквей
Живет надежда, любовь и сила.
Храни тебя от черных дней
Моя Россия, Россия, Россия.
Ты сама не ведала, что в тебе сильней.
Запрягала медленно, загнала коней.
Что-то слишком алая над страной заря.
Отдохни усталая, Родина моя.
-
В разрыве облаков лазурь нерукотворна.
В разрыве облаков тень птицы беспризорной.
Плывут без берегов лоскутья небосвода.
В разрыве облаков недолгая свобода.
В разрыве облаков крест белой колокольни.
Течение веков. Дыхание Господне.
Вдали от всех оков, там тень небесной длани.
В разрыве облаков полет на дельтаплане.
И ты взгляни скорей, как розово и странно
Под иглами лучей та зарастает рана.
-
В бурю страсти однажды ввергнутый,
он вселенскую смел тоску
парус белой рубахи Лермонтова
с алым следом в левом боку!
Мир тебе, Человекопарус!
Самый чистый причал мечты,
на земле, не нашедший пары,
может, парус последний ты.
Не летучий голландец призрачный,
а реальный в русской душе,
нас лечить красотою призванный
в безнадежнейшем мираже!
Белый угол. Князь горизонта
за чертою, где тают льды.
Дух расстрелянного Лермонта
белый-белый клочок беды.
Ослепительно одинокий,
наскитавшись в пути своем,
не нашел ты в стране далекой
то, что кинул в краю родном.
И волнуется море шалое.
Нет поэта. Лишь даль поет.
Лишь пятно на рубахе алое
так безумно быстро растет.
-
Пусть день на свете стал коротким,
мы ждем от вечера комет.
Меж нами расстоянье лодки.
Ты на носу. Я на корме.
И скрип уключин, взмахи весел
и шум дубравы за рекой.
Меж нами целых десять весен,
но осени там ни одной.
И я ловлю себя на вере
в любовь на веслах. Пусть я слаб,
но, как галерщик на галере,
я той любви счастливой раб.
А с берегов прохладой веет.
Но как глаза твои горят!
В них мир вечерний пламенеет
и с весел капает заря!
И ночь на веслах, жизнь на веслах
четыре взмаха! И замри.
Вдыхая запахи и звезды,
и август с яблоком внутри.
-
О зиме задумалась земля,
с каждой ночью больше остывая.
Я спросил: "Как жизнь? у журавля,
Мы теперь не встретимся до мая".
Но ответить был он не готов.
Лишь глаза тревожно отвечали:
"Голова болит от облаков,
а душе так сладко от печали".
И потом он крикнул на лету
очень-очень важное мне что-то.
Я хотел бы вклиниться в мечту,
пусть не в центре, на краю полета!
-
К горизонту солнце благосклонит.
Благость лета, как ты хороша!
Близко где-то благовест трезвонит.
Благодарствуй вечеру, душа!
Слово "благо" нам дано в наследство.
Благолепье – это звук лепить.
Это слово сделано из детства,
из того, что так легко любить.
Очень краток миг благослиянья
чьих-то губ в беседке голубой.
И ничьей звезды благомерцанье
надо всем, над полем, над судьбой.
На веранде крошки от печенья
подбирает трио снегирей.
И плывет, плывет благовечерье.
А вдали, за лесом, все темней.
И хрустальней над дорогой влага.
И глаголят блики у реки,
мол, друг другу надо жить во благо.
Не во зло другим. Не вопреки.
-
Лист на солнце, летящий, бездомный,
словно ангел, сверкнувший в раю,
одинокую душу мою?
Не читал ты комедию Данте
круги ада тебе нипочем.
И напрасно смешным хиромантом
ветер вертит тебя над холмом
И пускай в откровения света
сквозь лазурный, небесный огонь
Бог незрим, но я знаю, что это
в алых пятнах Господня ладонь.
С-Мария-Маджоре
А в глубинке моей
Нет ни гор, ни морей.
Только выгон с привязанной тёлкой.
Да древко камыша,
На котором душа,
Маясь, мечется сизой метёлкой.
Но случается вдруг -
Чувства светлые в круг,
Вопреки всем невзгодам и бедам,
Собираются все,
Как свет солнца в росе,
Как семья в старину за обедом...
Николай Зиновьев
***
В степи, покрытой пылью бренной
Сидел и плакал человек.
А мимо шел Творец Вселенной.
Остановившись, он изрек:
«Я друг униженных и бедных,
Я всех убогих берегу,
Я знаю много слов заветных.
Я есмь твой Бог. Я все могу.
Меня печалит вид твой грустный,
Какой бедою ты тесним?»
И человек сказал: «Я — русский»,
И Бог заплакал вместе с ним.
Меня учили: “Люди — братья,
И ты им верь всегда, везде. ”
Я вскинул руки для объятья
И оказался на кресте.
Но я с тех пор об этом “чуде”
Стараюсь все-таки забыть.
Ведь как ни злы, ни лживы люди,
Мне больше некого любить.
Отныне все отменено,
Что было Богом нам дано
Для жизни праведной и вечной.
Где духа истины зерно?
Верней спросить: “Зачем оно
Людской толпе бесчеловечной? ”
Итак, грешите, господа.
Никто за это не осудит.
Не будет страшного суда,
И воскресения не будет...
Не потому, что вдруг напился,
Но снова я не узнаю, —
Кто это горько так склонился
У входа в хижину мою?
Да это ж Родина! От пыли
Седая, в струпьях и с клюкой...
Да если б мы ее любили,
Могла бы стать она такой?!.
Николай Зиновьев
***
Воспетый и в стихах, и в пьесах,
Он, как отец к своим сынам,
Уже полвека на протезах, —
Что ни весна, — приходит к нам.
Он и страшнее, и прекрасней
Всех отмечаемых годин.
Один такой в России праздник.
И слава Богу, что один.
Николай Зиновьев
***
У карты бывшего Союза,
С обвальным грохотом в груди,
Стою. Не плачу, не молюсь я,
А просто нету сил уйти.
Я глажу горы, глажу реки,
Касаюсь пальцами морей.
Как будто закрываю веки
Несчастной Родине моей...
Николай Зиновьев
***
Дни несутся, как сани с горы...
Как же чисто и пламенно прежде
Верил я, что все люди добры.
А теперь не могу... Хоть зарежьте.
Захлебнулся, угас под дугой
Колокольчик той веры... И что же?
Но теперь в это кто-то другой
Тоже верит. И дай ему, Боже.
Николай Зиновьев
***
Эх, подкачу-ка я штанины,
Несите ноги, вы вольны,
Куда хотите, гражданина
Несуществующей страны...
Ну что же, нет страны, и ладно.
Выходит кончилось кино.
Зато пока еще прохладно
В бутылке терпкое вино.
А если я при всем при этом,
При всем при этом, да при том
Не стану даже и поэтом,
То точно сделаюсь шутом.
Я бубенцами стану звякать,
Глотну вина и брошусь в пляс,
Чтоб ненароком не заплакать.
Навзрыд...
Беззвучно...
Как сейчас.
Эх, подкачу-ка я штанины,
Несите ноги, вы вольны,
Куда хотите, гражданина
Несуществующей страны...
Ну что же, нет страны, и ладно.
Выходит кончилось кино.
Зато пока еще прохладно
В бутылке терпкое вино.
А если я при всем при этом,
При всем при этом, да при том
Не стану даже и поэтом,
То точно сделаюсь шутом.
Я бубенцами стану звякать,
Глотну вина и брошусь в пляс,
Чтоб ненароком не заплакать.
Навзрыд...
Беззвучно...
Как сейчас.
Николай Зиновьев.