«Может, окажись чернила в «Англетере», вены резать не было б причины?» — как бы вы ответили на этот вопрос Маяковского?

ЕСЕНИН

Он в жизнь вбегал рязанским простаком,
Голубоглазым, кудреватым, русым,
С задорным носом и веселым вкусом,
К усладам жизни солнышком влеком.

Но вскоре бунт швырнул свой грязный ком
В сиянье глаз. Отравленный укусом
Змей мятежа, злословил над Иисусом,
Сдружиться постарался с кабаком…

В кругу разбойников и проституток,
Томясь от богохульных прибауток,
Он понял, что кабак ему поган…

И Богу вновь раскрыл, раскаясь, сени
Неистовой души своей Есенин,
Благочестивый русский хулиган…
Игорь Северянин, 1925

ПЛАЧ О СЕРГЕЕ ЕСЕНИНЕ

Помяни, чёртушко, Есенина
Кутьей из углей да из омылок банных!
А в моей квашне пьяно вспенена
Опара для свадеб да игрищ багряных.

А у меня изба новая -
Полати с подзором, божница неугасимая,
Намел из подлавочья ярого слова я
Тебе, мой совенок, птаха моя любимая!

Пришел ты из Рязани платочком бухарским,
Нестираным, неполосканым, немыленым,
Звал мою пазуху улусом татарским,
Зубы табунами, а бороду филином!

Лепил я твою душеньку, как гнездо касатка,
Слюной крепил мысли, слова слезинками,
Да погасла зарная свеченька, моя лесная лампадка,
Ушел ты от меня разбойными тропинками!

Кручинушка была деду лесному,
Трепались по урочищам берестяные седины,
Плакал дымом овинник, а прясла солому
Пускали по ветру, как пух лебединый.

Из-под кобыльей головы, загиблыми мхами
Протянулась окаянная пьяная стежка.
Следом за твоими лаковыми башмаками
Увязалась поджарая дохлая кошка, -

Ни крестом от нее, ни пестом, ни мукой,
Женился ли, умер — она у глотки,
Вот и острупел ты веселой скукой
В кабацком буруне топить свои лодки!

А всё за грехи, за измену зыбке,
Запечным богам Медосту да Власу.
Тошнёхонько облик кровавый и глыбкий
Заре вышивать по речному атласу!

Рожоное мое дитятко, матюжник милый,
Гробовая доска — всем грехам покрышка,
Прости ты меня, борова, что кабаньей силой
Не вспоил я тебя до златого излишка!

Златой же удел — быть пчелой жировой,
Блюсти тайники, медовые срубы.
Да обронил ты хазарскую гривну — побратимово слово,
Целовать лишь ковригу, солнце да цвет голубый.

С тобой бы лечь во честной гроб,
Во желты пески, да не с веревкой на шее!..
Быль иль небыль то, что у русских троп
Вырастают цветы твоих глаз синее?

Только мне, горюну, — горынь-трава...
Овдовел я без тебя, как печь без помяльца,
Как без Настеньки горенка, где шелки да канва
Караулят пустые, нешитые пяльца!

Ты скажи, мое дитятко удатное,
Кого ты сполбхался-спужался,
Что во темную могилушку собрался?
Старичища ли с бородою
Аль гумённой бабы с метлою,
Старухи ли разварухи,
Суковатой ли во играх рюхи?
Знать, того ты сробел до смерти,
Что ноне годочки пошли слезовы,
Красны девушки пошли обманны,
Холосты ребята всё бесстыжи!
Николай Клюев, 1926

...Кто по шагам узнает лесть?
Ах, в ночь декабрьскую не она ли
Пришла к тебе
И, обещая утолить печали,
Верёвку укрепила на трубе.

Потом:
Чтоб утвердить решенье,
Тебе она сказала в смех,
Что где-то будет продолженье
Земных свиданий и утех.

Сергун, чудесный! клён мой златолистый!
Там червь,
Там гибель,
Тленье там.
Как мог поверить ты корыстным
Её речам.

Наш краток путь под ветром синевы.
Зачем же делать жизнь ещё короче?
А кто хотел
У дома отчего
Лист уронить отцветшей головы?

Но знают девы,
И друзья,
И стены
Поэтов ветрены слова.
И вот:
Ты холоднее, чем Нева,
Декабрьским окованная пленом.

Что мать? что милая? что други?
(Мне совестно ревмя реветь в стихах).
России плачущие руки
Несут прославленный твой прах.
А. Мариенгоф, 1925

...Поднял твою лиру,
Тронул твои струны,
Моего далёкого,
Моего Сергуна.

Та ль повадка стройная?
Так ли я? Похоже ли?
Ах, какие струны
Были у Серёжи!

А какое сердце!
Что за сердце было!
И такое сердце
Баба погубила.

В вашу честь, хорошие,
(Не было чудесней!)
На мотив Серёжи я
Складываю песни.

Будет всё, как было.
Лира золотая!
За столом вам, милые,
Сам и прочитаю.
А. Мариенгоф

Между прочим, Есенин повесился
А не резал себе вены.
В англетере.
А Маяковский был видать не в теме.

Как бы ответил Катилина на тот знаменитый вопрос Цицерона?
На риторические вопросы не отвечают.

Как это ни банально звучит, но одной из причин ухода поэта из жизни Маяковский называет отсутствие чернил в гостинице «Англитер», действительно, свое последнее стихотворение Есенин написал собственной кровью, вскрыв себе руку перочинным ножом. В этом упреке Маяковского содержится тонкий намек на то, что поэту в России по-прежнему продолжают затыкать рот, если он проповедует иные ценности. И именно это роковое стечение обстоятельств, когда Есенин не смог найти чернил, стало последней каплей, которая переполнила чашу его терпения. (Так считал Маяковский).

Маяковский еще не предполагает, что очень скоро повторит путь Есенина, так как не сможет справиться с собственными чувствами, которые окажутся гораздо выше долга поэта. Пока же в качестве эпитафии он дарит Есенину строчку, впоследствии ставшую крылатой: «В этой жизни помереть не трудно. Сделать жизнь значительно трудней».
***
Это время -
трудновато для пера,
но скажите,
вы,
калеки и калекши,
где,
когда,
какой великий выбирал
путь,
чтобы протоптанней
и легше?

Может быть Есенину помог бы хороший специалист по кодировке от алкоголя. Мое личное глубокое убеждение, что погубила Сергея Александровича водка и похмельная тоска. После длительных запоев возникает черная меланхолия, депрессия. Кажется, что проще повеситься, чем перетерпеть её. Жизнь потеряла смысл. Но это ложь, обратная сторона водки. С начала обман эйфории и радости, затем тоска и желание удавиться. Всего неделя трезвости и Есенин прожил бы еще полвека. Но не было рядом опытного нарколога или бывалого мужика, который помог бы перетерпеть муки андреналиновой тоски и интоксикации. Отпоил бы травами, квасом и баней.

В. Маяковский в стихотворении"Сергею Есенину" отвергает одну за одной расхожие в то время попытки объяснить причины этого самоубийства:" Не откроют нам потери ни петля, ни ножик перочинный..."

"И Маяковский лёг виском на дуло".

Я бы ему ответил, что причина была и чернила бы не помогли.
Как и вам не помогут.
Не надо было с этой властью дело иметь.