Поэт Игорь ШКЛЯРЕВСКИЙ (род. 25.6.1938) — автор сборников: «Прощание с поэзией», «Мне всё понятней облака», «Глаза воды»,

В 1980-1986 Игорь Шкляревский выполнил перевод "Слова о полку Игореве", высоко оценённый крупнейшим специалистом по древнерусской литературе Д. С. Лихачёвым.

Д. С. Лихачеву.

В стеклянном шкафу отражается даль,
и белое облако вдруг наплывает
на русский Толковый словарь...

Сорока летит, и ее отраженье
мелькает в стеклянном шкафу,
скользя по Ключевскому, по Соловьеву,
на Блока присела слегка,

почистила клюв и с зеленой ограды
планирует за переплет “Илиады”,
а дальше уже — синева, облака...
-----
Прозрачная вечность течёт
в кувшин Бенвенуто Челлини,
стареет на стенах эмаль…

А мне расставаться не жаль!
И что мне Франческа, Лючия?

Я только в звучанье имён,
в названия улиц влюблён,
в пьяцца делла Синьория.
-----
Майский вечер. Открытая книга.
В старой лампе шуршит мотылек.
Льется тихая музыка Грига,
из вселенной сквозит холодок.

Впереди — могилевское лето,
полустанки, грибные дожди,
окна, полные теплого света,
все, что было, — еще впереди...
-----
Господи! Для мученицы Лиды
пошли хотя бы тучу дождевую,
чтоб ей на радость выросли грибы.
Не привелось увидеть ей Париж,
Брюссель и Брюгге ей не показали
колоколов и черепичных крыш,
она в Чупе скучает на вокзале.
Пошли хотя бы тучу дождевую
с небесными подачками судьбы,
и улыбнется мученица Лида:
— Смотри, какие я нашла грибы!
-----
Идёшь вечерними лугами, -
в росе намокли и шуршат
и вспыхивают под ногами
стрекозы в пятьдесят карат...
-----
Грибная осень отошла,
а у меня в глазах стоят
боровики и мухоморы,
нарядные, как мушкетёры,
виконты, графы, кардиналы,
я до утра читал Дюма,
непозволительная роскошь
для процветающих людей -
не спать с улыбкою счастливой
и слушать шорохи дождей,
на ощупь выбирая сливы…

Любимой

Мне снилось, что умерли мы
в разлуке. И встретились снова.
Мы разве при жизни могли
друг друга понять с полуслова?
Сквозь нас пролетали дожди,
нас легкие птицы пронзали.
С одним замираньем в груди
мы, тучу пройдя, прозревали.
Все тучи твои – сквозь меня!
Одною зарницей нас било.
Все беды мои – сквозь тебя!
А разве при жизни так было?
Живые, мы разве могли
так долго и нежно прощаться?
Мне снилось, что умерли мы,
и я не хотел просыпаться.
-----
Проснулся я во тьме ночной,
и жалость тонкою иглой
все существо мое пронзила…
В соломе колкой и сырой,
дрожа, я слушал ветра вой,
и так он плакал надо мной,
как будто ты меня простила…
И я любил, жалел до слез
всех, кто со мной живет на свете,
и эту жалость темный ветер
над голыми полями нес…
И солнце бледное взошло,
на жниве изморозь зажгло,
поля, могилы озарило.
Я молча вспомнил все, что было
давно, позавчера, вчера.
Все вспомнил я… Лишь до утра
на всех мне жалости хватило.
-----
Люби ослепленно и зло
мое неподкупное дело.
Молись, чтобы мне повезло
и воля моя не слабела!

А я тебя так полюблю,
как егерь осеннею ночью
последнюю рощу свою,
последнее логово волчье!

Спасу от напасти железной,
от жадных огней сберегу.
Ведь я перед синею бездной
один устоять не смогу…
-----
Еще железо не завыло,
и в ночь не свистнула труба,
когда насквозь тебя пронзило,
что эта женщина – судьба.

Все! Отправленье объявили.
И снова темные леса
и звезды яркие поплыли
по отражению лица.

Мелькнули сосны и стога.
Рвануло зарево пожара,
и безымянная река
недолго щеки охлаждала.

А он глотал табачный дым,
случайной встречей потрясенный
и отражением своим
к ночной природе приобщенный.

Она летела сквозь него,
огнями редкими пронзая,
мельканием напоминая
во всем непрочное родство.

Как бы предчувствуя расплату,
она скупою не была
и все ему дарила сразу!
Все, что имела и могла…
-----
Покуда я в силе,
ты будешь со мной.
Гонец моей воли,
мой ястреб ручной.
Мой коршун любимый.
Мой сокол нахальный.
Мой ворон ночной!

Ты грозно сидишь
у меня на плече.
Однако и я у тебя на крючке.
Мне дрогнуть нельзя.
Ты почувствуешь ток…
И клюнешь немедля –
так близок висок.

Бальмонт, не смеши!!! Кто это может сказать о близости к оригиналу того, написано (и написано ли вообще?) тысячу лет назад А поэт хороший