Побег
Я мостки оттолкну, словно помощь последнего друга,
Я веслом разобью на осколки зеркальную плоть
И опять по реке, по изгибу сакрального круга,
Поплыву, чтобы страх, чтобы ужас земной прополоть.
Я ударю веслом и другим от бессилья ударю,
И глаза мои станут цепляться за домик родной,
Словно путь мой лежит на допрос к самому государю,
Словно это не месяц, а меч занесен надо мной.
Скрип уключин как скрип для меня заготовленной дыбы,
Звон цепи носовой словно кованый звон кандалов,
И глядят из реки золотые и красные рыбы
И иные созданья моих очарованных снов.
"Это сны, это бред! Это память раздором чревата!" -
Я подумаю так, выбираясь из петель узла,
И весло подниму, и, как капельки гомеопата,
Будут падать и падать гремучие капли с весла.
И опять я скажу: "Это память конечно же, память!
На черта тебе то, что прошло по земле без следа?
Надо к берегу плыть, надо все как и было оставить,
Пусть горит надо мной не упавшая в реку звезда!"
Я ударю опять, я ударю, чтоб не было страшно.
"Не смотри в глубину!" - донесется ко мне издаля.
Я закрою глаза. Я подумаю: "В кои-то веки
Ты, нечистая сила, поэта берешь на гу-гу!"
И назад оглянусь и скажу: "Поднимите мне веки!
Я желаю узнать, что таится в сакральном кругу".
Вот, казалось бы, дом. И беда нам с тобою не горе.
Но померк горизонт, и растаял последний наш шанс.
И разверзлась река, разошлась, как библейское море,
Разошлась словно рана, как совесть в ночи разошлась.
Я увидел и вздрогнул, но лопнуло верное стремя,
Обезумевший конь запропал среди сопок и туч.
Предо мною река в темноте проходила как время,
И в нее полумесяц входил как утерянный ключ.
Там, в раскрытой реке, как в огромной божественной пасти,
Содрогались столетья, и вечно, теряясь во мгле,
Плыл Осирис в гробу, и Руслан распадался на части,
И богиня Исида, как нищенка, шла по земле.
Там воскресший простор был до капельки весь благосенный,
Видел я за межой все, что было со мною допрежь:
Там любил Клеопатру в сентябрь обращенный Есенин,
Там Ассоль проходила по палубе алых надежд.
Там кричал Алконост, мчались белые кони, и втымеж
Плыл Перун по реке вслед за грустным Троянским конем.
Там светился во тьме под водою не сгинувший Китеж,
Там во сне Лукоморья я был и водой, и огнем.
Там цвела куманика, свиваясь в ночи с курослепом,
Под распыл росинца выходили лембой и лембей,
Там легко и свежо уживались под Богом, под небом
Красный ворон, и гриф, и высокий изгиб лебедей.
Там стояли селенья, там в круг выходила плясея,
Там Илья и Добрыня вином наполняли корец,
Там ждала Ариадна пропавшего где-то Персея,
Там всю ночь Прометею расковывал перси кузнец.
Там был мир молодым, с молодою ядреной закваской,
Там по красным пескам уходил в небеса караван.
И стоял Соломон над уснувшей царицею Савской,
И сияющий храм им уже возводил Ариман.
Там народ проживал, не боящийся Бога и беса,
Там заветную жизнь не пустили еще под откос.
Там наш домик стоял не у самого темного леса,
А на том берегу, где еще не родился Христос...
Ночь легла как плита. Над рекою упала завеса,
Это был не туман, а надежды раскрошенный мел.
Лось стоял у воды, и глазами лесного Велеса
На Реку, на меня и на жуткую землю глядел.
От планеты людей пахло кровью и потом прогоркло,
Словно всполох, горел над пожарищем крик петухов.
И стояла в Реке, и кричала во тьму Златогорка,
И священные рощи к себе призывали волхвов.
Птица Сирин кричала, дубам умирающим вторя,
А под ней города говорили на мертвом арго...
Я ударил веслом в глубину отреченья и рока,
Я прошел по воде под гремучею аркой моста...
И хранила Река неизбывную тайну истока,
И манила меня дальше веры и дальше креста.
Вспоминая свой дом и жену на мостках, я держался,
Но когда поднялась несусветная дрожь над водой,
Я склонился во тьму, я губами к былому прижался
И скользнул в глубину, за утопленной нами звездой.