О, мне, быть может, и отрадно
Запеть на языке отцов
О том, что яхонт винограда
Так ароматен и пунцов.
Что так пленительны олени
С Ермонской голубой горы,
Так чётки притчи и веленья
И так торжественны пиры.
Так целомудренны законы
И первородные грехи,
Так любят посох Аарона
Воинственные пастухи.
И, может быть, в том чья-то милость,
Что тело смуглое моё
В славянском городе родилось
И песни севера поёт.
Душа же – белая голубка
Из девственной страны отцов –
Грустит о винограде хрупком,
Чей яхонт сладок и пунцов.
---
О, пальмы, убравшие голову
Зелёными перьями, – снова
Разбрызгивайте фиников золото
В просторы песка голубого!
И снова медвяны локоны,
Миндаль, расчеши на закате,
Пока ночь, – арабка безокая, –
В колодцы луну перекатит.
И снова, спокойное озеро,
Раскройся лазоревым оком,
И, ветер, тревожными розами
Дыши на долине широкой.
Дыши и баюкай рассеянно,
Мой верный, весёлый наперсник,
Меня на серебряном севере
Старинной, размеренной песней.
О, песня, подруга печальная,
Скажи мне: какие же строки
Развеют на сердце нечаянно
Мечту о библейском пророке?
---
Ах, поймёшь ли, моя голубая,
Отчего так рябины шуршат,
И такими глотками хлебает
Молоко полевое душа.
Отчего я храню терпеливо
На земле иудейскую скорбь,
Как хранят молодую оливу
Среди горных, горячих песков.
Отчего мне больней и отрадней,
Что я правнук маонских пустынь –
За курчавый, родной виноградник
Принимаю чужие кусты.
Ведь никто никогда не узнает,
(Да и сам ни за что не пойму),
Отчего вся дорога земная
И трудна, и мудра, как талмуд.
Отчего так душа полюбила
На некошенных русских лугах
И роняет сейчас, как рябина,
Непослушную кровь наугад.
---
Шелести, шелести же, страница,
Как в саду золотая смоковница,
Чтобы мне на восток поклониться
И от северной грусти опомниться.
Не откапал торжественный пурпур
Землепашной осенней республики,
И горбатые дни по уступам
Ковыляют, как вечные путники.
И куда бы, куда бы ни вышел, –
Ещё песнями пенятся улицы,
И в снегу зарываясь на крыше,
Синекрылые голуби хмурятся.
Ещё иней откинулся гордо
На деревьях серебряным пламенем,
И я слышу, как сумерки в город
Прибегают лиловыми ланями.
Ах, не мы ли на жертвенном камне
Семена винограда посеяли?
И шурши же, шурши лепестками,
Моя песня о пепельном севере!
В 1920 М. Ройзман примыкает к литературному течению имажинистов, к тому его крылу, где во главе стоит Сергей Есенин. Издал в Москве сборники стихов "Мы чем каемся",1922, "Хевронское вино",1923, "Пальма",1925. Успех имел его роман "Минус шесть" из жизни нэпманов.
С 1935 писал в жанре детектива. Самое известное произведение - повесть "Дело № 306", по которой в 1956 был создан одноимённый фильм. В 1973 вышла книга воспоминаний "Всё, что помню о Есенине":
"Есенин стоял без шапки, в распахнутой шубе серого драпа, его глаза горели синим огнем, он говорил, покачиваясь из стороны в сторону, говорил зло, без запинки.
- У этого дяденьки - достань воробышка хорошо привешен язык, - охарактеризовал Сергей Маяковского. - Он ловко пролез сквозь игольное ушко Велемира Хлебникова и теперь готов всех утопить в поганой луже, не замечая, что сам сидит в ней. Его талантливый учитель Хлебников понял, что в России футуризму не пройти ни в какие ворота, и при всем честном народе, в Харькове, отрекся от футуризма.
- А ученик Хлебникова Маяковский все еще куражится, - продолжал Есенин. - Смотрите, мол, на меня, какая я поэтическая звезда, как рекламирую Моссельпром и прочую бакалею. А я без всяких прикрас говорю: сколько бы ни куражился Маяковский, близок час гибели его газетных стихов. Таков поэтический закон судьбы агитез!
- А каков закон судьбы ваших "кобылез"? - крикнул с места Маяковский.
- Моя кобыла рязанская, русская. А у вас облако в штанах! Это что, русский образ? Это подражание не Хлебникову, не Уитмену, а западным модернистам…"