Поэзия Устинова продолжает традицию русской поэзии,
связанную с именами Кольцова, Есенина и Рубцова...
ОДИНОКОЕ ДЕРЕВО
Одинокое дерево во поле белом
проступало сквозь сизую тьму.
Одинокое дерево во поле пело
ни себе, ни зиме – никому.
Одинокое дерево маялось в поле
и однажды пропало в ночи.
С той поры – онемев от несказанной боли –
одинокое поле молчит.
Когда ожидание чуда остынет
И руки устанут касаться друг друга,
Громадное солнце взойдет над пустыней
Полночного леса, рассветного луга.
И сразу из чащи, из синих повалов
Полян, луговин, с черных лодок и барок
Ударит оранжевым, розовым, алым –
Пронизанным искрами – утренним паром.
Тогда мы идем – отчужденно и строго.
Темнеет росой окропленная юбка.
Но боже! Как пахнет в осиннике любкой!
Как пахнет парною землей в перелогах!
Как пляшет лиловый огонь иван-чая
На старых порубах, на пепелищах…
Любимая, можно ли чуда не чаять
И каяться в том, что с надеждою ищешь?
Мы все же идем – одиноко и молча.
И пальцы твои – как холодные капли.
И ягоды вольи, как градины желчи,
Срываются с веток и рвутся о камни.
А лес, пробуждаясь, тревожен и чуток;
Врачует нам раны росою и ранью.
И в сердце – как стебель – растет пониманье,
Что чудо – всего лишь погоня за чудом…
Но лес неожиданно стаял. И рядом –
В продымленных далях, в серебряной неге,
Безмерно, безгранно, меж всплесков и радуг –
Возникло и нас опалило Онего.
И сразу же стало разгульно и тесно.
На плитах гранита лохматилась пена.
Косматое солнце дымилось над бездной –
Полнеба, полмира заняв постепенно.
И в этом безумье угластые лоси –
Туманясь белесо, почти бестелесно –
Сквозь пар выходили на желтые плесы
Из стылых промоин елового леса.
Мы следом ступали по гальке, по корням,
По пене, влетавшей, как пригоршни снега.
И в горле вода, слвно выдохи в горне,
Звенела и пела: - Онего, Онего!
Волна поднималась. Потом опускалась.
Прибой пролетал и за спинами бухал.
Как будто бы сердце толкалось о скалы
Огромного озера – страстно и глухо.
Так что же нам мир – постоянная горесть
утрат, расставаний? А может быть – гордость?
А может быть – радость от встреч предстоящих?
Людей настоящих? И чувств настоящих?
И дело не в том, что мы вышли к причалу.
И даже не в том, что ступили на сходни.
Спасибо, Онего! Не вышло печали.
Такое уж солнце вставало сегодня.
И стала причудой минутная чуждость.
Прощанье – прощеньем
И нежно – как прежде –
В глазах голубела надежда на чудо.
-
Нынче светает поздно.
Нынче темнеет рано.
И над землею воздух –
Словно туман над раной.
Нынче рябина грозди
Жжет – и не в силах сжечь их.
Нынче такие звезды –
Словно глаза ушедших.
Осень течет веками.
Лишь за ночною гущей
Низкими огоньками
Светит земля живущих.
-
Опять стою на пажити остожной.
И к родине сквозь хмарь и даль версты
тянусь рукой - бродячей и безбожной -
пригладить истомленные черты.
И снова потрясаюсь невозможной
некрасоте родительских полей;
ее любви в накидке придорожной
из серебра осин и тополей.
Но, счастья и укора не тая,
глядись в глаза мне синью осторожной,
о родина прощальная моя!
Ведь все равно - ликуя ли, скорбя,
с любовью ножевой, в тоске острожной, -
я все равно погибну за тебя.
-
И примстились с утра мне любовь и дорога.
Я поверил в любовь, а дорогу отверг.
Но плывущий по озеру месяц двурогий
путь серебряный выстлал
за водную твердь.
И шагал я дорогой молочной - покуда
не раскинулся садом вблизи окоём,
и догнало меня солнцеликое чудо
молодым, рыжебоким, весёлым конём
Я погладил желанного спутника жизни.
Не забыл накормить.
Не забыл напоить.
И помчался по саду цветущей отчизны,
всё забыв, кроме счастья зелёного - жить.
Вились лентами кисти черёмух и вишен.
Смерчем пар завивался,
срываясь с воды.
Кипень мир заливала по самые крыши.
Бубенцами сверкали, звенели плоды.
Горячо! весело! как дорога к любови.
Я поверил, что сердце - вещун и ведун.
Выгибала судьба соколиные брови.
От восторга смеялся и плакал скакун.
Вот такая была забубённая скачка.
Не заметил,
как лучший свой день обогнал.
Вот уж листья с деревьев посыпались в спячку
В лёд вечерний оделся полдневный канал.
Огляделся. А дальше - седая дорога.
Конь исчез.
Путь морозной печалью повит.
Но плывущий по синему месяц двурогий
мне дорогу опять серебрит...