Идея повести Гоголя Шинель

Христианская идея «братства» в повести Н.В. Гоголя «Шинель»

Н.В. Гоголю дано было приблизиться не только к великим художественным открытиям, но и мучительно постигать истину бытия, величие и «расхристанность» человеческой морали. В нем самом моральное сознание было очень острым и напряженным. Познание человека для Гоголя невозможно, если «не загореться всецело любовью к человеку» (из письма 1847 г.). «Но как полюбить братьев? Как полюбить людей? Душа хочет любить одно прекрасное, а бедные люди так несовершенны, и так в них мало прекрасного», «…человек девятнадцатого века отталкивает от себя брата… Он готов обнять все человечество, а брата не обнимет» [1].

Один молодой человек из повести Гоголя «Шинель», который вместе со своими товарищами сыпал на голову Акакия Акакиевича бумажки и смеялся над ним, услышавши слова Башмачкина: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?», в которых звучало «что-то такое, преклоняющее на жалость», он вдруг остановился, как будто пронзенный, и с тех пор как будто все переменилось перед ним… Какая-то неестественная сила оттолкнула его от товарищей… И долго потом представлялся ему низенький чиновник с лысинкою на лбу, со своими проникающими словами: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?» И в этих проникающих словах звенели другие слова «я брат твой» [2].

Акакий Акакиевич представлен таким ничтожным, что читателю трудно осознать, что он «брат» наш. Жалкое существо, действующее с какой-то беспросветной тупостью: даже когда он «хлебал наскоро свои щи и ел кусок говядины с луком, вовсе не замечая их вкуса, то ел все это с мухами» [2]. Слова автора о том, что Акакий Акакиевич наш «брат», звучат отвлеченно и так мало вяжутся с тем, что говорит автор о Башмачкине. Акакий Акакиевич знал только одну радость - переписывать бумаги, причем, «когда он добирался до буквы, которая была его фаворитом, то он был сам не свой: и подсмеивался, и подмигивал, и помогал губами». «Ни одного раза в жизни не обратил он внимания на то, что делается на улице… если на что он и глядел, то видел во всем свои чистые, ровным почерком выписанные строки» [2].

В любви Акакия Акакиевича к своим буквам есть что-то комически-возвышенное, какая-то пародия на любовь. Да и описание того, как переживал Акакий Акакиевич шитье своей шинели «изображено языком эроса». Сама шинель в повести нечто живое - «жена», «подруга» Акакия Акакиевича. Когда Акакий Акакиевич стал копить деньги на шинель, то он «приучился голодать по вечерам и зато питался духовно, нося в мыслях своих вечную идею будущей шинели. С тех пор как будто самое существование его стало полнее, как будто он женился, как будто он был не один, а какая-то подруга жизни согласилась с ним проходить вместе жизненную дорогу, - и подруга эта была никто другой, как та же шинель…» [2]. Само его преображение и торжество связаны с нею: «С лица и поступков его исчезло само собою сомнение, нерешительность, словом все колеблющиеся и неопределенные черты». Когда новая шинель оказалась на его плечах, он «даже усмехнулся от внутреннего удовольствия» [2].

Гоголь отпускает своему герою всего лишь мгновение, минуту, в которую он может торжествовать, развернуться и «усмехнуться» жизни уже не робко, не просительно… Его радость как бы запретна, ненадежна. Но этот краткий миг «воспламенения души» Акакия Акакиевича - «перед самым концом жизни мелькнул светлый гость в виде шинели, ожививший на миг бедную жизнь» [2], - этот миг приближает его к нам.

Таким образом, призыв видеть в жалком чиновнике брата находится в полном соответствии с самим образом Акакия Акакиевича. Ведь нечто вроде шинели Башмачкина может быть страстной мечтой любого человека.

Сдернутая с плеч «значительного лица» шинель, - это не только месть Башмачкина «значительному лицу», это месть всем тем, кто не увидел в нем «брата». Посмертную месть Акакия Акакиевича и его приобретение генеральской шинели Гоголь рассматривает уже как «награду» за «не примеченную никем жизнь». И теперь это уже не низенький чиновник с лысинкою на