в чем простота жизни и почему ее трудно испортить?

И здесь, как почти во всем: с одной стороны и с другой.
С одной стороны, оставшаяся у очень немногих, «простота», которую «трудно испортить», с другой стороны – сложность, поскольку для большинства почти любой традиционно постигаемый смысл зачастую является проблемой. Есть ли у нас надежные способы осмысления действительности или в наличии всего лишь хаотическая масса разнообразных представлений о ней, где «существует только то, во что ты веришь», но давным-давно уже нет единственно верной, отчетливой, надежной картины, ее представляющей?
Совершенно непонятно порой, существует ли целостная, органическая, единая сущность человека вне тех масок, под которыми он проявляет себя в разных ситуациях и жизненных обстоятельствах. А, может, он и являет собой всего лишь некую сумму представлений, что имеют о нем другие?
Порой возникает впечатление, что маскарад давно подчинил себе жизнь, а маска для многих стала хлебом насущным. Игра, паясничанье, жизнь, как попса, где скверно и насквозь двусмысленно можно сыграть все, что угодно, даже смерть.
А между тем, как сказал один литературный герой, истина в том, что «умирание не романтично, и смерть – это не игра, которая скоро кончится… Это отсутствие присутствия… ничего больше… бесконечное время, в течение которого … нельзя вернуться… это дверь в пустоту… которой не видишь… и когда там поднимается ветер, он не производит шума…»
Но у нас нет почти ничего, что бы не было подвергнуто сомнению. Так просто сегодня все или сложно?

В её естественности.

Начнём с психологии. Судя по Вашему последнему письму, в Вас есть та самая раздражительность, которая свойственна только богам, поэтам и очень красивым, избалованным женщинам. Трём богиням понадобилось мнение простого пастуха, красивой женщине после музыки, цветов и мужских ласок вдруг захочется кислой капусты или гречневой крупы, — так и Вам захотелось моей критики. Доказательство, что Вы поэт.

Ваши книжки прочёл я очень внимательно и с большим удовольствием. Помню, дело Лютостанского читал я вслух в деревне, при поэтической обстановке, и потом был длинный разговор о Вас. Стихи Ваши целое лето лежали у меня на круглом столе, и их читали целое лето я и все, кому случалось подходить к оному столу. Теперь Ваши книжки переплетены и в числе прочих моих bijoux* лежат в сундуке, ожидая отправки в Сорочинцы, где родился Гоголь и куда уезжаю я на постоянное жительство.

Но что я мог написать Вам? Я уважаю Ваши книжки и Ваше авторское чувство, значит, я должен писать серьёзно, без ёрничества. Никакая брань не оскорбляет и не опошляет так, как мелкость суждений, А я, должен сознаться, к стыду своему, в своих письмах отличаюсь именно этою мелкостью. Я умею рассуждать только тогда, когда меня наводят или ставят передо мной отдельный вопрос. Я, быть может, умён так же, как Спасович, у меня в голове есть мысли, но они не умеют широкой струей выливаться на бумагу. Я пробовал писать Вам, по выходило что-то газетное, a la Скабичевский.

О Ваших речах нужно писать много или ничего. А много я не умею. Для меня речи таких юристов, как Вы, Кони и др, представляют двоякий интерес. В них я ищу, во-первых, художественных достоинств, искусства, и, во-вторых, - того, что имеет научное или судебно-практическое значение. Ваша речь по поводу юнкера, убившего своего товарища, - это вещь удивительная по грациозности, простоте и картинности; люди живые, и я даже дно оврага вижу. Речь по делу Назарова - самая умная и полезная в деловом отношении речь. Но ведь это серьёзно и об этом писать надо серьёзно и длинно.

Свои книжки непременно пришлю Вам или сам привезу. Не присылал их раньше, потому что не знал, хотите Вы их иметь или нет, и отчасти потому, что думал или мне казалось, что я их уже послал Вам.

Отчего Вы пьесы не напишете?

В Петербурге я буду после 27-го.

Ваш А. Чехов.
____________
*драгоценностей (франц.).

Простота жизни – в том, что её (жизни) Нет, как чего-то отдельного от небытия. Так же как и Нет Простоты, как чего-то отдельного от Сложности. Жизнь – это всегда в такой же мере Бытие, в какой Небытие. Мы Есть всегда в такой же мере, в какой нас Нет. Мы всегда ровно столько же на Этом свете, сколько на Том свете. «Одна нога Там, другая Здесь». Иначе говоря, бытие и небытие - это одно и то же. Простота и сложность - это одно и то же. Что проще (сложнее) - яйцо или курица, яблоко или яблоня?
И эту простоту жизни невозможно изменить (испортить или исправить). (Условно говоря) чем более мы живее (в этом свете), тем больше мы мертвее (в том свете). Чем больше в нас жизни (как бытия), тем больше в нас смерти (как небытия). Чем больше у человека знания жизни, тем больше у него знания смерти.
Чем больше важности человек (щедро) вкладывает в представление о (своём или чужом) рождении (начале жизни), тем больше важности человек (щедро) вкладывает в представление о (своей или чужой) смерти (конце жизни).

Трудно испортить «чёрную кошку в тёмной комнате». Ведь для Начала её нужно найти (поймать) там, где её нет. Трудно сделать «хлопок одной ладони».
Но человек – это такой волшебник (изумрудного города), который всё портит (правит) и делает (=делит) «с лёгкостью непринуждённой» (абсолютно легко-мысленно).
У нас (как у Хлестакова) "легкость в мыслях необыкновенная".

Вот и Уайльд об этом

"В жизни нет ничего сложного. Это мы сложны. Жизнь — простая штука, и в ней чем проще, тем правильнее."
Оскар Уайльд