Кому в "Мире "есть дело до твоего сердца?

Мой последний родственник сейчас лежит в реанимации, пытаюсь помочь но что-то не очень то выходит. Я всех уже похоронил и откуда-то возникла вдруг кричащая пустота, в которой сгину затем и я сам. Жаль других, тех кто способен чувствовать, любить. . Отвечаю на вопрос - никому и никогда не было дела. Волновало несколько другое может быть, но не сердце, душа. И никто не напишет о нас в книгах, никто не положит чуть увядший цветок на могилу но все же став чьей-то точкой опоры, даже с уходом в небытие ты искупаешь свои грехи. Жаль, что моего друга не вернуть. тоскливо жить или жестоко. . все это истерзывает душу.

"Инженер Прушевский уже с двадцати пяти лет почувствовал стеснение своего сознания и конец дальнейшему понятию жизни, будто темная стена предстала в упор перед его ощущающим умом. И с тех пор он мучился, шевелясь у своей стены, и успокаивался, что, в сущности, самое срединное, истинное устройство вещества, из которого скомбинирован мир и люди, им постигнуто, — вся насущная наука расположена еще до стены его сознания, а за стеною находится лишь скучное место, куда можно и не стремиться. Но все же интересно было — не вылез ли кто-нибудь за стену вперед. Прушевский еще раз подошел к стене барака, согнувшись, поглядел по ту сторону на ближнего спящего, чтобы заметить на нем что-нибудь неизвестное в жизни; но там мало было видно, потому что в ночной лампе иссякал керосин, и слышалось одно медленное, западающее дыхание. Прушевский оставил барак и отправился бриться в парикмахерскую ночных смен; он любил, чтобы во время тоски его касались чьи-нибудь руки.
После полуночи Прушевский пришел на свою квартиру — флигель во фруктовом саду, открыл окно в темноту и сел посидеть. Слабый местный ветер начинал иногда шевелить листья, но вскоре опять наступала тишина. Позади сада кто-то шел и пел свою песню; то был, наверно, счетовод с вечерних занятий или просто человек, которому скучно спать.
Вдалеке, на весу и без спасения, светила неясная звезда, и ближе она никогда не станет. Прушевский глядел на нее сквозь мутный воздух, время шло, и он сомневался:
— Либо мне погибнуть?
Прушевский не видел, кому бы он настолько требовался, чтоб непременно поддерживать себя до еще далекой смерти. Вместо надежды ему осталось лишь терпение, и где-то за чередою ночей, за опавшими, расцветшими и вновь погибшими садами, за встреченными и минувшими людьми существует его срок, когда придется лечь на койку, повернуться лицом к стене и скончаться, не сумев заплакать. На свете будет жить только его сестра, но она родит ребенка, и жалость к нему станет сильнее грусти по мертвому, разрушенному брату.
— Лучше я умру, — подумал Прушевский. — Мною пользуются, но мне никто не рад. Завтра я напишу последнее письмо сестре, надо купить марку с утра. "

родителям, пока живы. Больше никому

Совсем я должно быть замёрз.
Птички клюют на ладони
Моё усталое сердце.))

Мой хирург добрый человек .

Только мне.. . но Этого вполне достаточно )

Наверное, никому.

Кардиологу. Когда обратимся.

Сказок даже в сказках не бывает ))

Разве не все мы одинокие путники?

Ни кому