Истина обыкновенная и Истина религиозная (та самая, которую с заглавной пишут) - в чем разница?

У Истины есть Имя - Христос.

и познаете истину, и истина сделает вас свободными.

истина бывает вообще разная.
Во первых, есть истина банальная. Например: вот буква "А".
Во вторых, истина обыденная. Например: я сегодня ходил в магазин, в одном кармане у меня было 35 рублей 50 копеек, во втором 18 рублей, и еще 17 рублей 50 копеек на счете в сбербанке.
В третьих, бывает истина логическая. Например: если А = Б и Б = В, то А = В.
В четвертых, истина между людьми. Например: я верю, что Вас действительно интересует мой ответ на Ваш вопрос. Вероятно, это не самый главный вопрос и не самый лучший ответ. Но и то, и другое имеет смысл. И этот смысл может быть понят.
В пятых, "истина в вине". Это истина творчества. Истина искусства. Например: сказание о Гильгамеше.
Далее, научная истина. Эта истина всегда относительна, но она есть и всегда остается истиной, поскольку познание продолжается. Пример: атом.
И наконец, истинная истина. Истина в своем источнике. Пример Вы знаете.))

Истина всегда проста и понятна, потому что она однозначна. Сложность в познании возникает в одном случае - истину пытаются спрятать как можно глубже или вообще не имеют никакого представления об оной.

Истина-это то, что открыл людям Бог через Иисуса Христа, а остальное-правда или не правда, но не Истина.

https://www.youtube.com/watch?v=PoXhKWVCirM&nohtml5=False

Говоря простым языком, русская интеллигенция «идейна» и «беспочвенна». Это ее исчерпывающие определения. Они не вымышлены, а взяты из языка жизни: первое, положительное, подслушано у друзей, второе, отрицательное, — у врагов (Страхов). Постараемся раскрыть их смысл. Идейность есть особый вид рационализма, этически окрашенный. В идее сливается правда-истина и правда-справедливость (знаменитое определение Михайловского). Последняя является теоретически производной, но жизненно, несомненно, первенствующей. Этот рационализм весьма далек от подлинно философской ratio. К чистому познанию он предъявляет поистине минимальные требования. Чаще всего он берет готовую систему «истин» и на ней строит идеал личного и общественного (политического) поведения. Если идейность замещает религию, то она берет от нее лишь догмат и святость: догмат, понимаемый рационалистически, святость — этически, с изгнанием всех иррациональных, мистических или жизненных основ религии. Догмат определяет характер поведения (святости), но сама святость сообщает системе «истин» характер догмата, освящая ее, придавая ей неприкосновенность и неподвижность. Такая система обыкновенно не способна развиваться. Она гибнет насильственно, вытесняемая новой системою догм, и этой гибели идей обыкновенно соответствует не метафорическая, а буквальная гибель целого поколения. Святые неизбежно становятся мучениками.

«Беспочвенность» вытекает уже из нашего понимания идейности, отмежевывая ее от других, органических форм идеализма (или идеал-реализма). Беспочвенность есть отрыв: от быта, от национальной культуры, от национальной религии, от государства, от класса, от всех органически выросших социальных и духовных образований. Конечно, отрыв этот может быть лишь более или менее полным. В пределе отрыв приводит к нигилизму, уже не совместимому ни с какой идейностью. В нигилизме отрыв становится срывом, который грозит каждому поколению русской интеллигенции — не одним шестидесятникам. Срыв отчаяния, безверия от невыносимой тяжести взятого на себя бремени: когда идея, висящая в воздухе, уже не поддерживает падающего, уже не питает, не греет и становится, видимо, для всех призраком.

Только беспочвенность как идеал (отрицательный) объясняет, почему из истории русской интеллигенции справедливо исключены такие, по-своему тоже «идейные» (но не в рационалистическом смысле) и, во всяком случае, прогрессивные люди («либералы»), как Самарин, Островский, Писемский, Лесков, Забелин, Ключевский и множество других. Все они почвенники — слишком коренятся в русском народном быте или в исторической традиции. Поэтому гораздо легче византинисту-изуверу Леонтьеву войти в пантеон русской интеллигенции, хотя бы одиночкой — демоном, а не святым, — чем этим гуманнейшим русским людям; здесь скорее примут Мережковского, чем Розанова, Вл. Соловьева, чем Федорова. Толстой и Достоевский, конечно, не вмещаются в русской интеллигенции. Но характерно, что интеллигенция с гораздо большей легкостью восприняла рационалистическое учение Толстого, чем православие Достоевского. Отрицание Толстым всех культурных ценностей, которым служила интеллигенция, не помешало толстовству принять чисто интеллигентский характер. Для этого потребовалось лишний раз сжечь старые кумиры, а в этих богосожжениях интеллигенция приобрела большой опыт. В толстовстве интеллигенция чувствовала себя на достаточно «беспочвенной почве» вместе с англо-американцами, китайцами, японцами и индусами. Век Достоевского пришел гораздо позднее и был связан с процессом отмирания самого типа интеллигентской идейности.

Истина одна