Игра в бисер. Этих слов дороже ничего и нет.

ЮЛИЯ ДРУНИНА
Алексею Каплеру
***
Ты - рядом, и все прекрасно:
И дождь, и холодный ветер.
Спасибо тебе, мой ясный,
За то, что ты есть на свете.

Спасибо за эти губы,
Спасибо за руки эти.
Спасибо тебе, мой любый,
За то, что ты есть на свете.

Ты - рядом, а ведь могли бы
Друг друга совсем не встретить. .
Единственный мой, спасибо
За то, что ты есть на свете!

В 1960 году Юлия Друнина вместе с маленькой дочкой ушла от Николая Старшинова к Алексею Каплеру, кинорежиссёру, сценаристу, актёру и телеведущему. У них была фантастическая любовь, несмотря на разницу в возрасте. Алексей Каплер и Юлия Друнина. Это было как раз, когда у нее не было денег, и стихи не печатались. Решила поступить на высшие сценарные курсы. Поступила. И записали ее в мастерскую к некому Алексею Каплеру. Кто такой, она понятия не имела. Пришла на первое занятие. И так распорядилась судьба, что из семи слушателей она пришла единственная. И Каплер тоже пришел. А потом — любовь в четверть века!

В разлуке Каплер слал ей отовсюду трогательные телеграммы. Телеграмма из Москвы: "Джанкой, поезд тридцать первый, вышедший Москвы двадцать четвертого декабря, вагон тринадцатый, место двадцать пятое. Пассажиру Друниной. Доброе утро. Каплер".

А вот ещё одна телеграмма: Прошу считать эту телеграмму формальным объяснением в любви и с просьбой вашей руки, а если возможно, то и сердца. Давай с самого начала, согласен вздыхать и крутиться вокруг. Один полуинтеллигент.

Оставшись как-то раз один, Каплер взял томик стихов Друниной, раскрыл и стал читать. Читал так, как будто впервые, как будто никогда не знал. Читал и плакал. «Кланяюсь тебе в ножки, любимая моя, за все, за все. И, прежде всего, за стихи, которые я прочел, сам становясь под их светом лучше. Твой человек и любитель» .

Константин Бальмонт

Слова любви всегда бессвязны,
Они дрожат, они алмазны,
Как в час предутренний — звезда;
Они журчат, как ключ в пустыне,
С начала мира и доныне,
И будут первыми всегда;
Всегда дробясь, повсюду цельны,
Как свет, как воздух, беспредельны,
Легки, как всплески в тростниках,
Как взмахи птицы опьяненной,
С другою птицею сплетенной
В летучем беге, в облаках.

Э. Э Шмитт
«Дети Ноя»

«…Однажды, когда нас в крипте осталось всего пятеро, я указал священнику на трех моих спящих товарищей:
— Понимаете, отец мой, мне бы не. хотелось умереть вместе с ними.
— Почему?
— Потому что, хоть мы с ними и живем вместе, они мне не друзья. Что у меня с ними общего? Только то, что мы все жертвы.
— Зачем ты мне говоришь это, Жозеф?
— Затем, что я бы предпочел умереть вместе с вами.
Я положил голову к нему на колени и высказал то, что не давало мне покоя:
— Я бы предпочел умереть вместе с вами, потому что я предпочитаю вас. Я бы предпочел умереть вместе с вами, потому что не хочу вас оплакивать, а тем более не хочу, чтобы вы оплакивали меня. Я бы предпочел умереть вместе с вами, потому что в этом случае вы стали бы последним человеком, которого я увидел в жизни. Я бы предпочел умереть вместе с вами, потому что небеса без вас мне совсем не понравятся, даже наоборот — мне там будет плохо!
В это мгновение кто-то забарабанил снаружи в дверь часовни:
— Брюссель освободили! Победа! Англичане освободили Брюссель!
Отец Понс вскочил и подхватил меня на руки:
— Свободны! Слышишь, Жозеф? Мы свободны! Немцы уходят!
Тут проснулись и остальные мальчики… »

……....

«…С того самого дня, 4 сентября 1944 года, я всегда думал, что Брюссель был освобожден потому, что я вдруг без обиняков объявил отцу Понсу
о своей к нему любви. Это совпадение навеки оставило след в моей душе, и с тех пор я всегда ожидал праздничного салюта и появления знамен в тот момент, когда признавался в своих чувствах женщине… »
....
«…Несмотря на полумрак, я разглядел, что подсвечников больше не было, свитка Торы тоже и фотографии Иерусалима… Я подошел поближе к книжным полкам:
— Как! … Это уже не еврейские книги!
— Это уже не синагога.
— Что случилось?
— Я начинаю собирать новую коллекцию.
Он погладил корешки книг с непонятными мне буквами.
— Сталин может уничтожить русскую душу. Я собираю произведения преследуемых поэтов.
Но ведь это измена! Отец Понс нас предает!
Он явно прочел в моих глазах этот упрек.
— Нет, я не предаю тебя, Жозеф. Евреями придется заняться тебе.
Отныне Ной — это ты… »

Автор текста Карпенко В.
Композитор Эшпай А.

Ты не гляди из-под тёмных бровей,

Я не придумал улыбки твоей,
Просто она вправду была.
Что ж ты сегодня не пришла?
Я сказал тебе не все слова,
Растерял я их на полпути.
Я сказал тебе не те слова,
Их так трудно найти.
Как была бы эта ночь светла,
Если бы не тени облаков,
Если б догадалась и пришла,
Догадалась без слов.
Ждать я всю ночь готов
Лёгких твоих шагов,
Лёгких шагов твоих
Всю ночь ждать готов.
Я сказал тебе не все слова,
Растерял я их на полпути.
Я сказал тебе не те слова,
Их так трудно найти...

Вот такая перекличка…

ВЛАДИМИР ВЫСОЦКИЙ

Если я богат, как царь морской,
Крикни только мне: «Лови блесну! » —
Мир подводный и надводный свой,
Не задумываясь, выплесну!

Дом хрустальный на горе — для неё.
Сам, как пёс бы, так и рос — в цепи.
Родники мои серебряные,
Золотые мои россыпи!

Если беден я, как пёс, один,
И в дому моём — шаром кати, —
Ведь поможешь ты мне, Господи!
Не позволишь жизнь скомкати!

Дом хрустальный на горе — для неё.
Сам, как пёс бы, так и рос — в цепи.
Родники мои серебряные,
Золотые мои россыпи!
…

ИОСИФ БРОДСКИЙ. ПЕСЕНКА

"Пролитую слезу
из будущего привезу,
вставлю ее в колечко.
Будешь глядеть одна,
надевай его на
безымянный, конечно".

"Ах, у других мужья,
перстеньки из рыжья,
серьги из перламутра.
А у меня - слеза,
жидкая бирюза,
просыхает под утро".

"Носи перстенек, пока
виден издалека;
потом другой подберется.
А надоест хранить,
будет что уронить
ночью на дно колодца".

Эдуард Нонин

Не кори, что о любви
Говорю с тобою редко -
С губ, усталых словно с веток
Не слетают соловьи.

Всё слова, слова, слова.
Век двадцатый суесловен.
Даже сплюнутые с кровью
Ценит он едва-едва.

"(...) Мортимер дал ему глоток вина, уверяя, что сегодня он гораздо спокойнее, хотя живая искорка, лишь изредка загоравшаяся в его глазах, уже ускользала. - Друг мой, постарайся удержать меня. Не дай мне забыться.. . Я ухожу! - Нет, нет! Юджин, говори, что я должен сделать? - Задержи меня хоть на минуту. Я опять ухожу. Не отпускай.. . Дай мне сказать. Останови меня, останови! (...)- Я делаю все.. . все, что в моих силах. Если бы ты знал, чего это стоит! Не дай мне забыться.. . выслушай сначала. Еще.. . вина.. . Лайтвуд подал ему стакан. Стараясь преодолеть дурноту таким мучительным усилием воли, что на него больно было смотреть, Юджин поднял на друга умоляющий взгляд и проговорил: - Оставь меня на попечение Дженни, а сам пойди к ней и скажи, о чем я молю ее. Дженни посидит около меня, пока тебя не будет. Много времени это не займет. Ты отлучишься ненадолго. - Хорошо, Юджин, хорошо! Но скажи, что я должен сделать? - Я ухожу. Теперь меня уже не удержишь. - Юджин! Скажи хоть слово! Его глаза опять уставились в одну точку, и единственное слово, послужившее ответом Лайтвуду, было: Лиззи, Лиззи, Лиззи, уже повторенное миллионы раз. Но неусыпная Дженни, все так же зорко следившая за ним, подошла к Лайтвуду, который в отчаянии смотрел на друга, и тронула его за плечо. - Тсс! - Она приложила палец к губам. - Видите? Он закрыл глаза. Когда откроет, значит очнулся. Шепнуть вам одно словечко? А вы ему подскажете. - Ах, Дженни, если б ты могла угадать это словечко! - Угадала. Нагнитесь. Лайтвуд нагнулся к ней, и она шепнула ему что-то. Шепнула ему на ухо одно коротенькое слово. Лайтвуд вздрогнул и посмотрел на нее. - Попробуйте, - сказала она, так вся и просияв. Потом склонилась над страдальцем и впервые коснулась губами его щеки, поцеловала его переломанную руку - ту, что была ближе к ней, и отошла к ногам кровати. Часа два спустя Мортимер Лайтвуд увидел, что сознание возвращается к его другу, и осторожно наклонился к нему. - Молчи, Юджин. Смотри на меня и слушай, что я тебе скажу. Понимаешь? Тот чуть заметно кивнул. - Начну с того, на чем мы остановились. То слово, которое я должен был вот-вот услышать от тебя.. . Жена? - Слава богу!. . Мортимер! (..)" Ч. Диккенс, "Наш общий друг".

Ф. М. Достоевский ИДИОТ

...

-- Я вас честную беру, Настасья Филипповна, а не рогожинскую, --сказал князь. --Это я-то честная? --Вы. --Ну, это там. . из романов! Это, князь голубчик, старые бредни, а нынче свет поумнел, и всё это вздор! Да и куда тебе жениться, за тобой за самим еще няньку нужно! Князь встал и дрожащим, робким голосом, но в то же время с видом глубоко убежденного человека произнес: -- Я ничего не знаю, Настасья Филипповна, я ничего не видел, вы правы, но я. . я сочту, что вы мне, а не я сделаю честь. Я ничто, а вы страдали и из такого ада чистая вышли, а это много. К чему же вы стыдитесь да с Рогожиным ехать хотите? Это лихорадка. . Вы господину Тоцкому семьдесят тысяч отдали и говорите, что всё, что здесь есть, всё бросите, этого никто здесь не сделает. Я вас. . Настасья Филипповна. . люблю. Я умру за вас, Настасья Филипповна. . Я никому не позволю про вас слова сказать, Настасья Филипповна. .
...

...--Слышишь, князь, --обратилась к нему Настасья Филипповна, --вот как твою невесту мужик торгует. --Он пьян, --сказал князь. --Он вас очень любит. --А не стыдно тебе потом будет, что твоя невеста чуть с Рогожиным не уехала? --Это вы в лихорадке были; вы и теперь в лихорадке, как в бреду. --И не постыдишься, когда потом тебе скажут, что твоя жена у Тоцкого в содержанках жила? --Нет, не постыжусь. . Вы не по своей воле у Тоцкого были. --И никогда не попрекнешь? --Не попрекну. --Ну, смотри, за всю жизнь не ручайся! --Настасья Филипповна, --сказал князь тихо и как бы с состраданием, --я вам давеча говорил, что за честь приму ваше согласие и что вы мне честь делаете, а не я вам. Вы на эти слова усмехнулись, и кругом, я слышал, тоже смеялись. Я, может быть, смешно очень выразился и был сам смешон, но мне всё казалось, что я. . понимаю, в чем честь, и уверен, что я правду сказал. Вы сейчас загубить себя хотели, безвозвратно, потому что вы никогда не простили бы себе потом этого: а вы ни в чем не виноваты. Быть не может, чтобы ваша жизнь совсем уже погибла. Что ж такое, что к вам Рогожин пришел, а Гаврила Ардалионович вас обмануть хотел? Зачем вы беспрестанно про это упоминаете? То, что вы сделали, на то немногие способны, это я вам повторяю, а что вы с Рогожиным ехать хотели, то это вы в болезненном припадке решили. Вы и теперь в припадке, и лучше бы вам идти в постель. Вы завтра же в прачки бы пошли, а не остались бы с Рогожиным. Вы горды, Настасья Филипповна, но, может быть, вы уже до того несчастны, что и действительно виновною себя считаете. За вами нужно много ходить, Настасья Филипповна. Я буду ходить за вами. Я давеча ваш портрет увидал, и точно я знакомое лицо узнал. Мне тотчас показалось, что вы как будто уже звали меня. . Я. . я вас буду всю жизнь уважать, Настасья Филипповна, --заключил вдруг князь, как бы вдруг опомнившись, покраснев и сообразив, пред какими людьми он это говорит. ..

-- Спасибо, князь, со мной так никто не говорил до сих пор, --проговорила Настасья Филипповна, --меня всё торговали, а замуж никто еще не сватал из порядочных людей. . .

.

Разве я сама о тебе не мечтала? Это ты прав, давно мечтала, еще в деревне у него, пять лет прожила одна-одинехонька; думаешь-думаешь, бывало-то, мечтаешь-мечтаешь, --и вот всё такого, как ты, воображала, доброго, честного, хорошего и такого же глупенького, что вдруг придет да и скажет: "Вы не виноваты, Настасья Филипповна, а я вас обожаю! ".

Ты сказала, я услышал.
Летний дождь струился с крыши.
Ты сказала, я поверил.
Сквозняком раскрыло двери.
То не буря и ненастье,
А мое шальное счастье.
Ты сказала, я хмелею.
Мне от слов твоих теплее.
Повтори их в лунном свете,
Повтори их на рассвете.
Все в тебе меня пленяет,
Ты земная.. . неземная. . .
Нежных губ твоих услада
Мне, уставшему, награда.
В кровь мою вливаешь силы:
"Я люблю тебя, мой милый.. . "

Валентинка оглянулась. Из ворот фермы вышел большой светло-рыжий бык.
Он шёл, опустив лобастую голову, и ревел. Острые прямые рога торчали в
стороны. Он прошёл несколько шагов, нагнулся и начал рыть рогом землю.
Валентинка растерялась. Она стояла на месте и не могла отвести глаза от
быка.

– Убегай! – кричала ей Таиска.

Валентинка увидела, как ребятишки бросились врассыпную. Вон и
Романок, словно вспугнутый гусёнок, улепётывает к соседям на крыльцо.

Тогда и Валентинка наконец встрепенулась. Она побежала, а бык будто
только этого и ждал. Он рявкнул, закрутил головой и двинулся вслед за
ней.

Бык пробежал шагов пять и снова остановился. А Валентинка мчалась,
охваченная ужасом. Она уже видела, как бык нагоняет её, она слышала
прямо за собой его хриплый рёв, чувствовала его огромные рога… И
Валентинка закричала, закричала отчаянно:

– Мама! Ма-ма!. .

Она не знала, какую маму она звала на помощь. Может быть, ту, которая
умерла. Но из-за коровьих спин выскочила худенькая светло-русая
женщина, бросилась ей навстречу, протянула к ней руки:

– Я здесь, дочка! Ко мне, сюда!

Валентинка с размаху обхватила её за шею и крепко прижалась к ней.
Опасность миновала. Как бы ни был страшен бык, разве он посмеет подойти к
матери?

– Пусть подойдёт! – сказала мать. – А вот палка-то на что?

Стадо уходило за околицу. Самым последним прошёл бык. Он всё ещё
ревел, нюхал землю и вертел головой – видно, крепкие весенние запахи
дурманили его.

У матери в синих глазах светилась гордая радость. Её сегодня
наконец-то назвали мамой! Разве тётка Марья или бабка Устинья не
слышали, как чужая темноволосая девочка сегодня кричала ей на всю улицу:
«Мама! Мама!.. »

Валентинка знала, чему радуется мать. Только её ли она назвала мамой? Может, нет?

Может, и нет. Но всё равно, трудное слово сказано. А раз уж оно сказано, повторить его будет гораздо легче.