"(...)Тебе певцы слагают оды,
Тебя рисует карандаш,
Но подпоручик безбородый —
Твой верный и любимый паж.
Закат укутал стаю тучек
В малиновую епанчу:
О счастьи молит подпоручик,
Склоняясь к твоему плечу,
И слаще бред его бессвязный
Стихов Авроре и Заре.
О, девушка, свой май отпразднуй,
Не думая о декабре.
Снежинки — звёздочки на крепе.
Ты мечешься в лесу одна.
Ты в мире, будто в смрадном склепе,
Судьбой живьём схоронена.
Тропа у рыхлого сугроба,
На нем следов вороньих сеть.
Ты помнишь — бледный лик из гроба
И невозможность умереть.
Тогда в родительском совете,
Чтоб на душу не брать греха,
Решили, что в блестящем свете
Она забудет жениха.
Сестра Эмилия сияла —
Казалась раем ей Москва,
Но всё равно душе усталой,
Где смерть предъявит ей права.
(...)
Еще любовь — еще удар,
До свадьбы не дожить невесте.
Ты поняла — твой юный жар
Сулит и рай, и гибель вместе.
Кто видел раз небесный сон,
Тому земные грёзы грубы, —
И на смерть роком обречён
Поцеловавший эти губы.
Но и печаль тебе к лицу,
Моя финляндская Венера, —
Ты в третий раз пошла к венцу,
Чтоб стать подругой мильонера.
Отца прельщало слово “граф”,
Твердила мать о южных виллах,
И нежным ласкам рук немилых
Ты отдалась, мечтать устав.
(...)
Прошло в пути четыре года.
Тоска его вперед гнала.
Зачем богатство и свобода,
Когда в душе седая мгла?
Он не нашел забвенья в спорте,
В вине, в голландских мастерах,
И где-то в северном курорте
Скончался на ее руках.
Ты оценила нежность друга.
Любовь, быть может, шла вдали.
И было грустно гроб супруга
Почтить крупинками земли.
Отныне ты ходила в черном,
Знакомых видеть перестав,
Себя орудием покорным
Судьбы таинственной сознав.
Ты ждёшь покоя от свободы.
Тебя несчастие сожгло!
Твои стареющие годы
Украсит Царское Село.
От страсти верная опора,
Приходит старость. Дни летят.
Но не укрыть тебе, Аврора,
Свой ослепительный закат.
Поэт прославил это лето.
В год Севастопольской войны
Все были жгучим морем света
И блеском зорь опьянены.
Прогулкою себя измучив,
Ты кормишь лебедей семью.
Твой старый обожатель Тютчев
Садится рядом на скамью.
“А в вас, прекрасная Цирцея,
Несчастный юноша влюблён”,
И, от предчувствий холодея,
Ты спрашиваешь: — “Кто же он? ”
“Отец историк знаменитый,
А сам он — статный офицер.
Но ваше сердце из гранита,
И страсть излечит револьвер”.
Ты голову склонила ниже:
Так не пришел покоя час.
А лебедь подплывает ближе,
Прельщённый блеском синих глаз.
Украли сердце у тебя,
И стала ты рабыней вора.
Ты ищешь, мучась и любя,
Спасенья от любви, Аврора.
Но у притихшего пруда,
Зажженного зарей прекрасной,
Ты, охмелев от речи страстно,
Смущенно прошептала: “Да”.
Он, став коленом на гранит,
Целует ледяные руки,
Пусть ты опять идёшь на муки,
Но сердце, как заря, горит.
Он был лет на десять моложе.
Иной жены хотела мать.
Но страстью, на болезнь похожей,
Сумела ты его сковать.
Ты, свой осенний пир справляя,
С пути препятствие смела,
И мать, тревожась и страдая,
Не согласиться не могла.
А сердце рвется от укора,
И на ступенях алтаря
Несчастья вестница, Аврора,
Передзакатная заря.
В торжественном молчаньи бора
Медовые часы летят.
Ты снова счастлива, Аврора,
Как восемнадцать лет назад.
У этой ели исполинской,
Раскрыв заветную тетрадь,
Любил покойный Баратынский
Свои стихи тебе читать.
Кружит широкая дорога
В темно-зеленой раме мха.
Здесь в первый раз, стыдясь немного,
Ты целовала жениха.
С концом сливается начало,
Не умирал он никогда.
Воспоминанье замолчало.
Ты влюблена и молода.
(...)
Одна любовь его отрада.
Но офицеру выше долг.
Окончен отпуск. Ехать надо.
Границу переходит полк.
Какую огненную муку
Ему губами ты вожгла,
Когда на страшную разлуку
Судьба супруга обрекла.
Утихло, наконец, волненье,
Настал отчаянья покой.
И ты прочла без удивленья:
“Андрей скончался, как герой”.
(...)
Поэма посвящена Авроре Шернваль