⇢ 
Бауыржан
МТ
Маргарита Тололаева
Марина Цветаева "Повесть о Сонечке "
монолог
- Ах, Марина! Как я люблю - любить!
Как я безумно люблю - сама любить!
С утра, нет, до утра,
в то самое до-утро - ещё спать и уже знать, что опять...
Вы когда-нибудь забываете, когда любите - что любите?
Я - никогда.
Это как зубная боль - только наоборот, наоборотная зубная
боль, только там ноет, а здесь - и слова нет.
Ну, как сахар обратное соли, но той же силы.
Ах, Марина! Какие они дикие дураки.
- Кто?
- Да те, кто не любят, сами не любят, точно в том дело,
чтобы тебя любили.
Я не говорю... конечно... -устаешь - как в стену.
Но Вы знаете, Марина (таинственно) , нет такой стены,
которую бы я не пробила! Ведь и Юрочка... минуточками...
у него почти любящие глаза!
Но у него - у меня такое чувство - нет сил сказать это,
ему легче гору поднять, чем сказать это слово.
Потому что ему нечем его поддержать, а у меня за горою -
ещё гора, и ещё гора, и ещё гора -целые Гималаи любви,
Марина!
Вы замечаете, Марина, как все они, даже самые
целующие, даже самые как будто любящие, боятся сказать
это слово, как они его никогда не говорят?!
Мне один объяснял, что это... грубо... отстало, что: зачем слова,
когда - дела? (то есть поцелуи и так далее) .
А я ему -Э-э! нет! Дело ещё ничего не доказывает, а слово - всё.
Мне ведь только этого от человека нужно:
люблю, и больше ничего,
пусть потом что угодно делают, как угодно не любят,
я делам не поверю, потому что слово -
было.
Я только этим словом кормилась, Марина, потому так и отощала.
О, какие они скупые, расчетливые, опасливые, Марина!
Мне всегда хочется сказать: - Ты только - скажи.
Я проверять - не буду.
Но не говорят, потому что думают, что это - жениться,
связаться, не развязаться.
Если я первым скажу, то никогда уже первым не смогу уйти.
(Они и вторым не говорят, Марина, ни-которым. )
Точно со мной можно не-первому уйти!
Марина! Я - в жизни! - не уходила первая.
И в жизни - сколько мне ее ещё Бог отпустит - первая не уйду.
Я просто не могу.
Я всегда жду, чтобы другой ушел, все делаю, чтобы другой
ушел, потому что мне первой уйти - легче
перейти через собственный труп.
(Какое страшное слово. Совсем мертвое.
Ах, поняла: это тот мертвый, которого никто никогда не любил.
Но для меня и такого мертвого нет, Марина! )
Я и внутри себя никогда не уходила первая.
Никогда первая не переставала любить.
Всегда - до последней возможности, до самой последней
капельки -
как когда в детстве пьешь.
И уж жарко от пустого стакана - а всё ещё тянешь,
и только собственный пар!
Ах, знаете, вы будете смеяться - это была совсем короткая встреча -
в одном турне - неважно,
кто - совсем молодой - и я безумно в него влюбилась,
потому что он все вечера садился в первый ряд -
и бедно одетый, Марина! не по деньгам садился,
а по глазам,
и на третий вечер так на меня смотрел,
что - либо глаза выскочат, либо сам - вскочит на сцену.
(Говорю, двигаюсь, а сама всё кошусь: ну, как? нет, ещё сидит)
Только это нужно понять!
Потому что это не был обычный влюбленный мужской
едящий взгляд (он был почти мальчик) - это был пьющий
взгляд, Марина, он глядел как завороженный,
точно я его каждым словом и движением - как на нитке -
как на канате - притягиваю, наматываю -
это чувство должны знать русалки - и ещё скрипачи,
верней смычки - и реки.. .И пожары, Марина!. .
Что вот-вот вскочит в меня - как в костер.
Я просто не знаю, как доиграла.
Потому что у меня, Марина, всё время было чувство,
что в него, в эти глаза - оступлюсь
РИ
Рома Изотов
Николай Гумилев
ЖИРАФ
Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд
И руки особенно тонки, колени обняв.
Послушай: далёко, далёко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.
Ему грациозная стройность и нега дана,
И шкуру его украшает волшебный узор,
С которым равняться осмелится только луна,
Дробясь и качаясь на влаге широких озер.
Вдали он подобен цветным парусам корабля,
И бег его плавен, как радостный птичий полет.
Я знаю, что много чудесного видит земля,
Когда на закате он прячется в мраморный грот.
Я знаю веселые сказки таинственных стран
Про чёрную деву, про страсть молодого вождя,
Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,
Ты верить не хочешь во что-нибудь кроме дождя.
И как я тебе расскажу про тропический сад,
Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав.
Ты плачешь? Послушай.. . далёко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.
ЕС
Екатерина С
Ты настойчиво тянешься к миру, а он пятится от тебя. Никому не нужны истинная любовь, истинная ненависть. Не лезь человеку в душу, она священна. Пускай твоя кровь бурлит, притворись, что в тебе нет крови под прикрытием плоти, что такого понятия вовсе не существует. По газонам не ходить! - вот каким принципом руководствуются люди.
Со временем ты выучиваешься ловко балансировать на краю пропасти: тебя сталкивают в ту или иную сторону, а ты все равно цепляешься. И необходимость удержаться начинает тебя развлекать; ты веселишься, но это неестественная веселость. В мире есть две нации, которым удается чувствовать себя непринужденно в подобных обстоятельствах: евреи и китайцы. Если ты не принадлежишь ни к одной из них, твое положение незавидно. Ты смеешься невпопад, и твою стойкость принимают за бессердечие. А смеяться и плакать вместе со всеми - значит жить и умирать как все. Это значит быть правым и познать всю горечь своей правоты, быть мертвым при жизни и ожить только после смерти. Людскому стаду мир кажется нормальным в самых ненормальных условиях. Добро и зло существуют разве что в твоем восприятии, реальности нет, есть видимость. и эта видимость остается с тобой, даже когда тебя загоняют в тупик, но в тупике она тебе уже ни к чему.. .
Если тебе удалось выжить вопреки отчаянию и бессмысленности существования, тогда с тобой происходит любопытный феномен. Ты словно бы умер и воскрес, ты живешь неестественной жизнью, как китайцы. неестественная веселость, неестественное здоровье, неестественное равнодушие. не ощущая трагизма существования, ты живешь как цветок, скала, дерево, в единстве с Природой и вопреки ей. Если умирает твой лучший друг, ты не даешь себе труда пойти на похороны; если кто-то на твоих глазах попал под поезд - проходишь мимо, будто ничего не случилось; началась война - провожаешь друзей на фронт и не заботишься о том, кого из них убьют на этой бойне. И так далее, и тому подобное. Если ты художник, жизнь становится для тебя зеркалом, зрелищем, созданным для того, чтобы его запечатлеть. Одиночество уничтожено вместе со всеми ценностями, включая самоценность.. . Тебе настолько плевать на все, что ты можешь даже принести себя в жертву кому и чему угодно. И все же любопытство тебя не покидает, напротив, растет день ото дня, и ты начинаешь проявлять подозрительную заинтересованность в равной мере к пуговице на рубашке и к первопричине вещей.
Генри Миллер. Тропик Козерога.
BF
Black Falkon
ФЕЛИКС КРИВИН. Я БЫЛ ТАРПАНОМ
Я был тарпаном. Нас был целый табун, и мы неслись по степи, перемахивая через холмы и овраги. Земля пролетала у нас под ногами, и мы были свободны от нее, от земли, и от неба, стынущего над головой, и от скучного долга возвращаться домой, на конюшню. У нас не было дома, у нас ничего не было, чем стоило дорожить на земле.
Мы неслись между степью и солнцем, испепеляющими друг друга вечным жаром любви, а может быть, ненависти. Мы неслись между двумя огнями, как стрела, пущенная нам вслед, или пуля, летящая нам навстречу. И на закате, когда, изнемогая, солнце и степь склонялись друг к другу, мы одни не чувствовали усталости.
Мы ничего общего не имели с мустангами, с этими в прошлом домашними лошадьми, которые отказались ходить в узде, но не смогли отказаться от многих старых привычек. Мы никогда не были домашними. Мы всегда презирали узду, даже если она была из чистого золота.
Мой друг Белогрив, который лучше меня разбирался в жизни, не раз говорил:
- У послушной скотины сена полные закрома, но ноги ее опутаны толстой веревкой. Желудок у нас один, а ног вон сколько, о чем же мы должны больше думать?
И, вместо ответа, Белогрив отрывал от земли свои ноги и уносился в степь, увлекая нас за собой.
Белогрив был самым лучшим из нас. Это понимали все, особенно Рыжая Кобылица.
Сейчас даже странно об этом вспоминать. Белогрива давно нет, и давно нет Рыжей Кобылицы, и из всех тарпанов остался только я, да и то этому никто не поверит. "Тарпан? - спросят. - А что это такое - тарпан? "
Но я был тарпаном! И Рыжая Кобылица - это не выдумка, потому что мы ее любили все, все до одного - до того одного, которого она любила.
И, конечно, это был Белогрив.
Та ночь застала нас посреди степи, и мы жались друг к другу, стараясь укрыться от зябкого ветра. И тут я увидел, как Рыжая Кобылица подошла к Белогриву и положила ему на спину свою красивую голову.
- Холодно? - спросил Белогрив.
- Нет, - она сказала и закрыла глаза.
- Устала? - спросил Белогрив.
- Нет, - сказала Рыжая Кобылица.
И вот Белогрив, который так хорошо разбирался в жизни, на этот раз стал в тупик.
- Тогда я не понимаю... -сказал он и замолчал.
Рыжая Кобылица не отходила от него, и голова ее была у него на спине, и глаза ее были закрыты.
Мы все, сколько нас было в табуне, смотрели на них, но никто не решился им помешать.
- А если я не могу без тебя... -сказала Рыжая Кобылица.
- Глупости, - сказал Белогрив. - Ты просто устала.
- Но ты меня любишь?
- Нет. Все это глупости.
Подумать только, что их давно уже нет - ни Белогрива, ни Рыжей Кобылицы. И какое имеет значение, кто кого любил, если их давно уже нет, если от них ничего не осталось?
Но тогда это имело значение. Тогда Рыжая Кобылица сняла голову с его спины и побрела прочь. Она уходила в степь, а мы смотрели ей вслед, и никто не окликнул ее, никто не пошел за нею.
Мы смотрели ей вслед и не сразу заметили, что за нею движутся какие-то тени. Они двигались с разных сторон, постепенно смыкаясь вокруг нее.
- Волки! - крикнул кто-то из нас, но никто не двинулся с места. Мы смотрели на нее, и сердца наши обливались кровью, потому что все мы ее любили. Все, кроме одного.
И вдруг он, этот один, сорвался с места и поскакал по степи. Он бежал так, как умел бежать только он - почти не касаясь земли, распластавши на ветру белую гриву.
Там он и погиб - рядом с нею, с той, которую не любил.
- Ты меня любишь?
- Нет. Все это глупости.
Не знаю, быть может, с тех пор нами овладел страх, и нас все чаще настигали пули и стрелы. Мы уже не летели над землей, а прижимались к ней, выбирая места пониже, чтобы не так бросаться в глаза. Но нас все равно находили и все равно убивали. А потом я остался один...
Но я был, был тарпаном! Я не знал ни этой конюшни, ни этой телеги, я скакал между степью и солнцем,
Похожие вопросы