В чем видит Шестов противоположность философской традиции сциентизма и антисциентистской концепции бытия человека Кьерке

Эвона, как загнула!

Ну, слушай!
Уже в работе о Шекспире Шестов задавался вопро­сами, ответы на многие из которых он продолжал искать до конца жизни. Но первое, против чего он повел борьбу, были наука, «человек науки» , принцип причинности, на­учное объяснение. Это была критика сциентизма, гносео­логического рационализма и принципов автономной эти­ки. Особенность стиля размышлений Шестова состояла в выдвижении ряда никогда не примиряющихся антитез, противоположностей. Это были не антиномии и не диа­лектические противоречия; антитезы Шестова не пред­полагали никакого их разрешения, примирения или син­теза, они требовали безоговорочного выбора одной из сторон альтернативы. Науке Шестов противопоставлял «жизнь» и искусство (творчество) . Вот образец рассуж­дений Шестова: «Камень (упавший с карниза и убивший человека) определяет собою судьбу единого че­ловека. Много камней — и определена судьба целого на­рода.. . Такой вывод дает нам наука, если распростра­нить методы ее исследований на вопросы духовной жиз­ни человека.. . Человек науки.. . вышел из тиши своего кабинета и наложил свою руку на жизнь» (136, 1, 15— 16). Такая ситуация, считал Шестов, увела философию от поисков смысла жизни, а научные объяснения, как и постулаты автономной этики, превратились в судей, дик­тующих свои законы. Точкой отсчета в эпоху торжества науки (XIX в. ) оказался внешний мир, объект, а поэтому и логика стала объектоцентричной, а не субъектоцен­тричной. «Все это в переводе на конкретный язык, — заключает Шестов, — значит: недавно был уличен клад­бищенский сторож в осквернении трупов. Но не ужасай­тесь: сумма углов в треугольнике равняется двум пря­мым. Недавно у такого-то убили на войне единственного сына. Не беда: ломаная больше прямой.. . наука сво­ими заключениями поселила ужас в рядах наиболее отзывчивых людей... » (там же, 20; 23).
Не трудно убедиться, что все эти рассуждения были вызваны глубоким разочарованием в возможностях науки разрешить ряд этических вопросов, которые на­чали волновать Шестова с 90-х годов. Эти вопросы были связаны с моральными аспектами уникальности индиви­да, ролью случая в человеческой жизни, страданиями, горем, трагедией и, наконец, смертью. Согласно Шесто­ву, научное объяснение всех этих явлений не только не спасает и не утешает, но, наоборот, унижает человека, приравнивая его к камням или геометрическим фигурам. Шестов, несомненно, принадлежал к «отзывчивым» , чув­ствительным людям, будучи к тому же максималистом и идеалистом. Последнее обстоятельство внесло в его позицию ряд изъянов. Он прав, когда воюет с «научными объяснениями» , представленными в качестве моральных, а главное, в качестве некой первичности, якобы опреде­ляющей саму жизнь так, что она оказывается сведенной к этим объяснениям и целиком зависимой от них. Однако вся беда в том, что он ложно их истолковал и так пре­увеличил значение объяснения, что начал искать другой тип объяснения — объяснение «экзистенциальное» , но опять-таки лежащее в основе жизни и потому должен­ствующее разрешить ее трагедию. Свою задачу Шестов увидел в борьбе с тенденцией, подчиняющей жизнь науке, но всего лишь для того, чтобы в свою очередь свести «жизнь» к искусству, к творчеству, точнее, к эсте­тическому и моральному в человеке. Поэтому Шестов противопоставляет артиста — ученому, веселье и горе — причине и следствию, веру — разуму, эстетизм — сциен­тизму. В этот период он пишет: «...философия, как об­зор и объяснение человеческой жизни, доступна лишь тому, в ком «артист и художник» не дополняют мысли­теля, а господствуют над ним. Поэт примиряет нас с жизнью, выясняя осмысленность всего того, что нам кажется случайным, бессмысленным, возмутительным, ненужным» (там же, 93)...