— Ну-с, Кузьма Павлович, мы угощаем знаменитого артиста! Сооруди сперва водочки… К закуске чтобы банки да подносы, а не кот наплакал. 
— Слушаю-с. 
— А теперь сказывай, чем угостишь. 
— Балычок получен с Дона… Янтаристый… С Кучугура. Так степным ветерком и пахнет… 
— Ладно. Потом белорыбка с огурчиком… 
— Манность небесная, а не белорыбка. Иван Яковлевич сами на даче провешивали. Икорка белужья парная… Паюсная ачуевская — калачики чуевские. Поросеночек с хреном… 
— Я бы жареного с кашей, — сказал В. П. Далматов. 
— Так холодного не надо-с? И мигнул половому. 
— Так, а чем покормишь? 
— Конечно, тестовскую селянку, — заявил О. П. Григорович. 
— Селяночку — с осетриной, со стерлядкой… живенькая, как золото желтая, нагулянная стерлядка, мочаловская. 
— Расстегайчики закрась налимьими печенками. . 
— А потом я рекомендовал бы натуральные котлетки а ля Жардиньер. Телятина, как снег, белая. От Александра Григорьевича Щербатова получаем-с, что-то особенное… 
— А мне поросенка с кашей в полной неприкосновенности, по-расплюевски, — улыбается В. П. Далматов. 
— Всем поросенка… Да гляди, Кузьма, чтобы розовенького, корочку водкой вели смочить, чтобы хрумтела. 
— А вот между мясным хорошо бы лососинку Грилье, — предлагает В. П. Далматов. 
— Лососинка есть живенькая. Петербургская… Зеленцы пощерботить прикажете? Спаржа, как масло… 
— Ладно, Кузьма, остальное все на твой вкус… Ведь не забудешь? 
— Помилуйте, сколько лет служу! 
И оглянулся назад. 
В тот же миг два половых тащат огромные подносы. Кузьма взглянул на них и исчез на кухню. 
Моментально на столе выстроились холодная смирновка во льду, английская горькая, шустовская рябиновка и портвейн Леве No 50 рядом с бутылкой пикона. Еще двое пронесли два окорока провесной, нарезанной прозрачно розовыми, бумажной толщины, ломтиками. Еще поднос, на нем тыква с огурцами, жареные мозги дымились на черном хлебе и два серебряных жбана с серой зернистой и блестяще-черной ачуевской паюсной икрой. Неслышно вырос Кузьма с блюдом семги, украшенной угольниками лимона. 
— Кузьма, а ведь ты забыл меня. 
— Никак нет-с… Извольте посмотреть. На третьем подносе стояла в салфетке бутылка эля и три стопочки. 
— Нешто можно забыть, помилуйте-с! 
Начали попервоначалу «под селедочку» . 
— Для рифмы, как говаривал И. Ф. Горбунов: водка — селедка. 
Потом под икру ачуевскую, потом под зернистую с крошечным расстегаем из налимьих печенок, по рюмке сперва белой холодной смирновки со льдом, а потом ее же, подкрашенной пикончиком, выпили английской под мозги и зубровки под салат оливье… 
После каждой рюмки тарелочки из-под закуски сменялись новыми… 
Кузьма резал дымящийся окорок, подручные черпали серебряными ложками зернистую икру и раскладывали по тарелочкам. Розовая семга сменялась янтарным балыком… Выпили по стопке эля «для осадки» . Постепенно закуски исчезали, и на месте их засверкали дорогого фарфора тарелки и серебро ложек и вилок, а на соседнем столе курилась селянка и розовели круглые расстегаи. 
— Селяночки-с! . .
И Кузьма перебросил на левое плечо салфетку, взял вилку и ножик, подвинул к себе расстегай, взмахнул пухлыми белыми руками, как голубь крыльями, моментально и беззвучно обратил рядом быстрых взмахов расстегай в десятки узких ломтиков, разбегавшихся от цельного куска серой налимьей печенки на середине к толстым зарумяненным краям пирога. 
— Розан китайский, а не пирог! — восторгался В. П. Далматов. 
— Помилуйте-с, сорок лет режу, — как бы оправдывался Кузьма, принимаясь за следующий расстегай. 
Гиляровский «МОСКВА И МОСКВИЧИ»