- У вас красивое имя - Поликаста. Оно звучит так.. . поэтично.
- Вы любите стихи?
Она сделала к нему несколько шагов и остановилась посреди комнаты. Быть
может, на материке царевны даже к гостям выходят босиком. Ступни ее были в
пыли - она уже выбегала утром из дому.
- Так или иначе, вид у него на редкость благородный, - сказала она.
- Вы о ком, о Ментесе?
- О ком же еще.
- Очень видный мужчина, - сказал он баском.
Она возбужденно подалась вперед, глаза ее блеснули.
- А вы тоже, как папа, думаете, что это Афина?
Ночью он склонялся к этой мысли, хотя Нестеровы доводы были не слишком
связными и убедительными. Но главное, ему самому льстила мысль, что он
появился на людях в обществе особы, которая могла оказаться божеством -
переодетым богом или богиней.
- Не знаю, - сказал он теперь. - Но вчера, когда мы прибыли сюда вместе
с ним, мои глаза стали вдруг на диво зоркими - по-моему, я видел отсюда даже
свою родину, Итаку.
- Так или иначе, манеры у него очень благородные! - заявила она. - Мы
стояли в верхнем покое и смотрели на вас через окошко. А вы были такой
смешной и испуганный. Вы что, вообще из боязливых?
- Я?
Я должен быть остроумным и изящным. Должен блеснуть и показать, что не
лезу за словом в карман. Девушка его раздражала, но в то же время смущала,
приводила в замешательство. И знала это.
- Я из боязливых? А впрочем, пожалуй, - отвечал он. - Сквозняков боюсь.
Это была старая итакийская острота - так в родном порту обычно
бахвалились своим бесстрашием старые морские волки.
Но заряд пропал даром.
- Хотите, я закрою дверь? - предложила она, и только глаза ее смеялись.
- Нет, - не нашелся он. Но тут его осенила удачная мысль. - Конечно, я
люблю стихи, - вспомнил он. - А вы?
- Не особенно, - отвечала она. - У нас тут исполняют только старые
песни - разное занудное старье про Агамемнона и.. . а впрочем, про него как
раз жутко интересно, про его царицу, помните! - а потом еще всякие запетые
песни про папу и его товарищей, как они были на войне, про Менелая и
Одиссея.. . и.. .
- Одиссей был мой отец, - тихо сказал он и сразу сделался другим.
- Ай-яй-яй! - воскликнула она с искренним сочувствием Эйвинд Юнсон. Прибой и берега
Природа, ты таишь в сияющей оправе,
Под внешней красотой иллюзии и ложь;
И в ярости твоей, как и в твоей забаве –
Бесчувственная мощь, где страсти не найдешь.
Вот так же счастлив тот, чье равнодушно сердце
К страданиям чужим и жалобе людской,
Преградою для них там запертая дверца,
За коей тишина, забвенье и покой! Шарль Леконт де Лиль (1818-1894). Перевод Юрия Лукача УЩЕЛЬЕ СЕН-ЖИЛЬ
