При каких обстоятельствах отец Ф. А. Щербины, казак, стал священником?

Ответ на 2 вопрос:
Мой отец очень рано остался круглым сиротою. Сначала умерла его мать, а затем и отец. В это время ему было 17 или 18 лет и у него на руках остались младший брат и сестра. У сирот была лишь убогая полуразвалившаяся хата и плохо огороженный двор. Все виды домашнего имущества почти отсутствовали. Это объяснялось тем, что мать отца умерла более десяти лет тому назад, а отец всё время до самой смерти болел. Некому было ни вести хозяйство, ни работать. Есть было нечего, одеваться не во что и, вдобавок ко всему этому, мой отец был слаб здоровьем. Жил он в станице Переясловской, так как ещё его отец и дед числились в Переясловском курене старой Запорожской Сечи.
Собрался как-то вскоре после смерти моего деда сход или рада и станичный атаман приказал позвать на раду Андрея Щербину – моего отца.
-Ну, що ми будемо з тобою, Щербиненку, робить? – говорили ему на раде казаки. – Ні в конницу, ні в піхоту ти негодися, а твій брат і сестра ще малі діти. Нікому про них клопотатись. Як би у тебе, хоч здоровьячко було, а то бач, який ти худий та тендітний! Для тяжкої роботи ти зовсім негожий та й в пастушки чи в підпасичі тебе ніхто не візьме.
Андрей Щербина, как рассказывал он потом матери об этом, стоял перед казаками, как преступник, понуривши голову, а крупные слёзы катились по его исхудалым щекам. Он хорошо сознавал свою непригодность «для тяжкої работи» и суровой казачьей службы, а на руках были ещё малолетние дети, которые утром того же дня говорили ему: «ой, їсточки хочеться! » Чем жить? Откуда брать средства для их прокормления? Брать торбу и идти попрошайничать? Но тогда уже лучше с моста та в воду! Сил не хватает даже двух детей прокормить – думал с горечью Андрей Щербина, работая на подёнщине и на послугах.
Старики на сходе между тем спорили и шумели. Дело шло о взятии на прокормление брата и сестры моего отца, но никто не хотел прибавлять лишних ртов в семье. Высказывались опасения, что из сирот будет мало толку, так как если они и не такие хилые, как Андрей, то всё-таки трудно сказать, выйдут ли из них работник и работница, которые впоследствии отработают потраченные на них хлеб и одежду.
-Одно слово, панська кость! – насмешливо воскликнул один из казаков.
-А ти, козаче, батьківських кісточок не чіпай! – заговорил старый запорожец, носивший чуприну за ухом и бывший большим приятелем Луки Щербины. – Всі Щербини були добрими запорожцями в Переясловському курені, і всі вони – і дід, і батько Луки, і сам Лука, - царство йому небесне, - були козаки розумні і письменні, і корисно служили в Переясловському курени, а Лука і тут, в громаді. Хиба ж ти забув, як Лука визволив тебе із біди, коли тобі тут за твою поведенцію 25 київ всипали, а не вислали в Таврію до губернатора. Це ж Лука пораяв раді. Так якби рада не послухала Луки і тебе б одпровадила до губернатора в Таврію, то відтіля ти попав би уже не в Черноморію, а прямо в Сибир за твої художества.
Казаки весело рассмеялись, по рассказам моей матери. У меня, говорил отец, легче на душе стало, «коли я почув таку похвалу про батька, про діда, та прадіда» .
В Запорожской Сечи мои предки были «беглыми панами» из Полтавщины, то есть из среды казачьей старшины этого края, жившими на два дома – то в Сечи, то на Украине, а «беглый» старшина был фактически противником порядков, насаждаемых в казачестве центральным правительством. Дед отца, будучи горячим сторонником казачьих демократических порядков, вынужден был совсем убежать из дому в Запорожскую Сечь от преследования русских властей. В Сечи на Днепре дед зачислился в Переясловский курень, в котором запорожцы-переясловцы «держались як гуси один за другого» . Здесь Щербине пришлось быть свидетелем разрушения Запорожской Сечи в 1775 году русскими войсками под командою генерала Текели. Щербина кипятился вместе с другими запорожцами и возмущался произведённым над казаками насилием, но пристать к запорожцам, ушедшим за Дунай в Турцию, отказался и остался на Украине