скажите пожалуйста что есть фантастического и прозаического в поэзии Гумилева

Несовместимость Гумилева с реальностью была такого рода, что исключала не
только похвалы реальности, но и порицания ее. Вот почему стихи с самого начала
стали для Гумилева не способом погружения в жизнь, а способом защиты, ухода от
нее.
Не средством познания действительности, а средством восполнения того, что действительность не дает. Совершенство стиха рано было осознано Гумилевым как альтернатива жизненным несовершенствам, величавость и спокойствие искусства противостояли в его глазах всяческой (политической, бытовой и прочей) суете, а пышная яркость и многоцветье поэтических образов контрастировали с грязновато-серенькой обыденностью.
Многочисленные поездки в Африку, загадочные, нецивилизованные земли, сражения
на фронтах первой мировой войны, активнейшее участие в литературной жизни начала XX века – все это, конечно, обогатило и расцветило яркими красками и судьбу, и поэзию Гумилева.
Но вот парадокс: исключительные по характеру и по силе жизненные впечатления и
тут ложились в стих не непосредственно, а предварительно трансформировались, очищались от «сора» , от подробностей, претворялись в легенду, в «сон» и о войне, и
об Африке.
Но не обязательно было и участвовать в научных экспедициях, в пеших походах по Африке, чтобы рассказать о ней в стихах, мало с чем в русской поэзии сравнимых по звучности и яркой живописности, но на удивление лишенных эффекта личного присутствия:
Я на карте моей под ненужною сеткой
Сочиненных для скуки долгот и широт,
Замечаю, как что-то чернеющей веткой,
Виноградной оброненной веткой ползет.
А вокруг города. точно горсть
виноградин,
Эта – Бусса, и Гомба, и царь Тумбукту,
Самый звук этих слов мне, как солнце,
отраден,
Точно бой барабанов, он будит мечту.
Похоже, что опыт – даже такой экзотический, и в самом деле не столько насыщал
поэта, сколько будил его мечту. Похоже, что в окопах, и под развесистой сикоморой,
и на улочках Генуи, и на собраниях «Цеха поэтов» , и в промороженных коридорах Дома искусств он грезил наяву – совсем так, как грезил наяву «колдовской ребенок, словом останавливавший дождь» в стихотворении «Память» , как грезили наяву «бездомный, бродячий» певец в «Пути конквистадоров» , «юный мак» в «Романтических цветах» , «странный паладин с душой, излученной нездешним» в «Жемчужинах» , «паломник»
в «Чужом небе» и так далее – вплоть до пассажира в «Заблудившемся трамвае» , что мечется по Неве «через Нил и Сену» прямиком «в зоологический Сад планет» …
Стоит только дать волю грезе –
И кажется – в мире, как прежде, есть страны,
Куда не ступала людская нога,
Где в солнечных рощах живут великаны
И светят в прозрачной воде жемчуга.
……………..
И карлики с птицами спорят за гнезда,
И нежен у девушек профиль лица…
Как будто не все пересчитаны звезды,
Как будто наш мир не открыт до конца!

Стоит только дать волю грезе – и начинается карнавальная смена то ли масок, то ли жребиев: «Я конквистадор в панцире железном…» ,
«Однажды сидел я в порфире златой. Горел мой алмазный венец…» ,
«… я забытый, покинутый бог, созидающий, в груде развалин старых храмов, грядущий чертог» ,
«… Я попугай – с Антильских островов…» ,
«Древний я открыл храм из-под песка,
Именем моим названа река,
И в стране озер пять больших племен
Слушались меня, чтили мой закон» …

Гумилев был всю жизнь романтиком, искателем приключений, поэтому и
романтические мотивы, экзотическая тема, не уходили из его творчества.
Да, многие стихи поздних сборников Гумилева выражали взгляд на вполне земные процессы. И все-таки вряд ли можно говорить даже о позднем творчестве Гумилева
как о «поэзии реалистичной» .
Он сохранил и здесь романтическую исключительность, причудливость душевных процессов. Но именно таким бесконечно дорого нам слово Мастера.