Является ли сердце истерическим, ненадежным органом? См. Владимира Набокова. ЛОЛИТА

Патрульщик, патрульщик, вон там, под дождем,
Где струится ночь, светофорясь…
Она в белых носках, она – сказка моя,
И зовут ее: Гейз, Долорес.
Патрульщик, патрульщик, вон едут они,
Долорес Гейз и мужчина.
Дай газу, вынь кольт, догоняй, догони,
Вылезай, заходи за машину!
Ищут, ищут Долорес Гейз:
Взор дымчатый тверд. Девяносто
Фунтов всего лишь весит она
При шестидесяти дюймах роста.
Икар мой хромает, Долорес Гейз,
Путь последний тяжел. Уже поздно.
Скоро свалят меня в придорожный бурьян,
А все прочее – ржа и рой звездный.
Психоанализируя это стихотворение, я вижу, что оно не что иное, как шедевр сумасшедшего. Жесткие, угловатые, крикливые рифмы довольно точно соответствуют тем лишенным перспективы ландшафтам и фигурам, и преувеличенным их частям, какие рисуют психопаты во время испытаний, придуманных их хитроумными дрессировщиками. Я много понасочинил других стихов. Я погружался в чужую поэзию. Но мысль о мести ни на минуту не переставала томить меня.
Я был бы плутом, кабы сказал (а читатель – глупцом, кабы поверил) , что потрясение, которое я испытал, потеряв Лолиту, навсегда меня излечило от страсти к малолетним девочкам. Лолиту я теперь полюбил другой любовью, это правда, – но проклятая природа моя от этого не может измениться. На площадках для игр, на морских и озерных побережьях мой угрюмый, воровской взгляд искал поневоле, не мелькнут ли голые ноги нимфетки или другие заветные приметы Лолитиных прислужниц и наперсниц с букетами роз. Но одно основное видение выцвело: никогда я теперь не мечтал о возможном счастье с девочкой (обособленной или обобщенной) в каком-нибудь диком и безопасном месте; никогда не воображал я, что буду впиваться в нежную плоть Лолитиных сестричек где-нибудь далеко-далеко, в песчаном убежище между скал пригрезившихся островов. Это кончилось – или кончилось, по крайней мере, на некоторое время. С другой же стороны… увы, два года чудовищного потворства похоти приучили меня к известному укладу половой жизни. Я боялся, как бы пустота, в которой я очутился, не заставила бы меня воспользоваться свободой внезапного безумия и поддаться случайному соблазну при встрече в каком-нибудь проулке с возвращающейся домой школьницей. Одиночество разжигало меня. Я нуждался в обществе и уходе. Мое сердце было истерическим, ненадежным органом. Владимир Набоков. ЛОЛИТА

Поэт боится жить, отключенный от окружающего, серый. Повседневной мнимой смерти он предпочитает пропасть физически. (Победа подобных людей в том, чтоб исчезнуть) . Он искушаем инерцией - так что всякое дело, обращенное к внешней пользе, убивает его. Однако однажды он видит пейзаж, проникающий вглубь его сердца неизгладимой призрачностью: степь, воду и птицу, чаящих человеческих глаз; цветы, холм и рыбу, тяжелых и резких в заштиленном просторе. Человека всасывает назад, сюда, рассеянная вокруг предметность не от мира сего. Что-то разверзлось неподалеку, обнажив привычную и сокровенную комбинацию, с которой нет нужды воссоединяться, поскольку она заключена в тебе: бесстрастность и плач. Шамшад Абдуллаев