Имела ли ельцинская загогулина литературное происхождение? см. подборку.

Так, в ельцинские времена все СМИ были заполнены судорожными призывами к формулированию национальной идеи, которая, несмотря на все усилия, так и не смогла явить себя миру, но в то же время национальная судьба явным образом подала свой знак, обозначив себя в словах Ельцина «Такая вот загогулина вышла» … Загогулина — это наше всё. Белый дом, ставший наполовину черным в результате танкового обстрела, есть, конечно, не что иное, как загогулина. Загогулиной являлся и сам Ельцин, так и не смогший выйти на встречу с президентом Ирландии. Словом загогулина можно определить и всё, что произошло с нами, и нас самих. Можно говорить о перестройке, постперестройке, о рынке, демократии и либерализме, о патриотизме, великой русской культуре и об особенном, ни на что не похожем русском пути — но все это будет лишь словами, в то время как загогулина каким-то непостижимым образом отражает состояние пребывания в реальности.
Иероглиф, загогулина, разлом, первичная сцена — это пусковые механизмы некоей микроистории, намного превосходящей «выставочную» национальную идею по своей достоверности, да и по важности тоже. Внешняя лакировка имеет свои резоны, но если под ней не скрывается какая-нибудь «загогулина» , всё это лишь одни слова. Историческую работу совершает только первичная сцена, включающая в себя и элементы злорадства, и даже компоненты автотравматизма.

Ельцин и литература - несовместимы

"(...) У романтика Павла Когана есть известные каждому любителю поэзии строки:

Я с детства не любил овал,
Я с детства угол рисовал.

У Коржавина было другое отношение к миру:

Меня, как видно, Бог не звал
И вкусом не снабдил
утонченным.
Я с детства полюбил овал
За то, что он такой
законченный…

В этом стихотворении есть и судьба и характер – естественно, другие, чем у автора знаменитой «Бригантины» .
А от судьбы, как известно, никуда не уйдешь.

Все поэты в стране писали о Сталине, Эмка Мендель тоже:

Там за текущею работой
Жил воплотивший резвый век
Суровый, жесткий человек –
Величье точного расчета.

Стихи пошли гулять по рукам. Попали не в те – кто-то плюнул, дунул, и «кому надо» оно стало известно в такой редакции:

А там, в Москве, в пучине мрака,
Встал, воплотивший трезвый век,
Не понимавший Пастернака
Суровый жесткий человек.

«Где надо» и «кто надо» не очень стали разбираться в причудах поэзии.
И Мандель поплатился.
Коржавин искренне считал, что славил Сталина, и был изумлен, когда другие поняли эти строки иначе.
И указали указующим перстом…
А когда указали, за ним пришли, как обычно ночью, и вытащили недоумевающего поэта из теплой общежитской постели.
Он искренне недоумевал, за что?

Мера таланта – один «Мандель»

Но не только эти стихи, другие тоже выбивались из привычного эстетического словесного ряда и были весьма и весьма талантливы – поэтому и расходились по всей Москве.
Молодой Самойлов в шутку любил определять среди своих знакомых эталон тех или иных качеств. Эталоном таланта он определил Эмку, единицу таланта назвав одним «Манделем» . Но при этом не забывал уточнять, что сам Эмка Мандель тянет на 0,75 «Манделя» .
А Борис Слуцкий предлагал своим друзьям такой тест: кто в поэзии сколько стоит? При этом за точку отсчета предлагал брать вирши поэта Игоря Кобзева. По его собственной категорической оценке, сто «Кобзей» едва-едва дотягивали до одного «Манделя» .
Эмку невозможно было не любить за его человеческие качества, как невозможно было не любить его отчаянно оригинальные стихи.
Книги имеют свою судьбу – утверждали древние.
А их создатели?

Я не был никогда аскетом
Я не мечтал сгореть в огне.
Я просто русским был поэтом
В года, доставшиеся мне, –
писал Наум Коржавин в середине ХХ века.

А какие года достались?

А года достались непростые – 47-й, 56-й, 73-й.
Сталинские, когда человеческая личность приравнивалась к «винтику» огромной и бездушной государственной машины.
Хрущевские, кратковременные, как летний дождик, когда человеку дали на какое-то мгновенье не открыть – приоткрыть (всего лишь! ) рот.
Первые брежневские заморозки, грянувшие с процессом Синявского и Даниэля, когда вновь в общественное сознание пытались укоренить ложь как единственно возможный способ существования.

«Самый гениальный и мудрый Учитель, Иосиф Виссарионович… »

«Дорогой Никита Сергеевич… »

«Лично Леонид Ильич… »

Огонь, вспыхнувший в 1917-м, огонь революции и Гражданской войны, разгорался все сильнее и сильнее. Он продолжал гореть и в годы сплошной коллективизации, превратившей независимого крестьянина, кормившего ранее Россию и мир, в зависимого колхозника, еле сводящего концы с концами. Он продолжал гореть и в годы первых пятилеток, когда ценой неимоверных жертв отсталая ранее страна превращалась в мощную индустриальную державу. В топке 37-го сгорали уцелевшие от предыдущих чисток партийные функционеры и «уклонисты» , простые колхозники и рабочие, выдающиеся писатели и режиссеры, ученые и актеры, объявленные «врагами народа» . И если в это время беда и горе обошли Коржавина стороной, то 47-й ударил по нему трехлетней сибирской ссылкой. (...)
Вот такие «загогулины» (как выразился однажды известный политический деятель по другому поводу) поэтической судьбы. (...) " Г. Евграфов, "Загогулины судьбы".

Нет. Это устное народное творчество.

егор гайдар

Вот какая загогулина - Аниськин, рассказывая про кражу в музее