СИРИН... Что есть о нем в литературе?

В истории русской литературы имеется такой факт, когда символический образ райской птицы - сирина связан с конкретным человеком. Я говорю о Михаиле Пришвине, уникальном писателе и человеке широчайшей, добрейшей души. Ещё при жизни Михаил Пришвин попросил свою жену о том, чтобы после его смерти надгробный памятник сделал художник - скульптор Сергей Коненков. Когда художник пришел на могилу М. Пришвина, он сразу понял, каким будет этот памятник. " С кем можно сравнить певца природы, очеловечившего её в своем творчестве? С кем можно сравнить певца исключительной красоты, пронзительной любви ко всему живому, певца человеческого счастья? "-думал художник. Ответ пришел сам собою : " С райской птицей- сирином". Сергей Коненков изваял из камня птицу - сирина, таинственную птицу счастья.



"Расправив крылья, запрокинув голову, птица - сирин поет, сливаясь в песне с травами, цветами, животными, птицами – всем тем, что так любил в своей жизни Михаил Михайлович Пришвин".

Ещё на заре творческого пути М. Пришвина М. Горький был очарован уникальностью дарования молодого писателя и отозвался о нем так : " В чувстве и слове вашем я слышу нечто древнее, вещее и язычески прекрасное, подлинно человеческое, идущее от сердца сына земли великой матери, богочтимой вами. Такого природолюбителя, такого проницательного знатока природы и чистейшего её поэта в нашей литературе не было".

Два вещих сирина, два глаза
под ними сладостно поют,
Велеречивостью рассказа
Все тайны духа выдают.
Н. Гумилев

"Моя королева – Русь,
Лесная, речная, Степная!
Все сказы ею наизусть
Я знаю, её лишь не знаю!

Клады заклятые свои
Издревле хранит она строго…
Не знали и деды мои,
Быть может, не выдаст и Богу…

За Птицей чудесной я мчусь,
Запевы я Сирина чую!
Моя королева – Русь!
Ей песни и жизнь отдаю я! " А. Ширяевец.

***

"Я твердо, я так сладко знаю,
С искусством иноков знаком,
Что лик жены подобен раю,
Обетованному Творцом.

Нос - это древа ствол высокий;
Две тонкие дуги бровей
Над ним раскинулись, широки,
Изгибом пальмовых ветвей.

Два вещих сирина, два глаза,
Под ними сладостно поют,
Велеречивостью рассказа
Все тайны духа выдают.

Открытый лоб - как свод небесный,
И кудри - облака над ним;
Их, верно, с робостью прелестной
Касался нежный серафим.

И тут же, у подножья древа,
Уста - как некий райский цвет,
Из-за какого матерь Ева
Благой нарушила завет.

Все это кистью достохвальной
Андрей Рублев мне начертал,
И этой жизни труд печальный
Благословеньем Божьим стал. " Н. Гумилев, "Андрей Рублев".

***

"Слышу
Киновари крик,
Но не где-то глубоко там
Под горбатым переплетом
Сокровенной книги книг
И не в складках древних риз
На мужах святых и женах,
Господом убереженных от червя, мышей и крыс, —
В заповедных уголках, не церковных,
Так музейных, —
А на варежках, платках, на халатах
бумазейных,
На коротеньких подолах —
Словом, где-то вне границ
Изучаемого в школах.

Спит
Спокойно
Мир страниц,
Лики книг покрыла пыль,
Даже сталь пошла в утиль,
Старый шпиль успел свалиться,
Но уверенно стремится
Птица Сирин, эта птица,
Воплотиться в шелк, и ситцы,
И в полотна, и в текстиль.. .
Речь идет про русский стиль. " Л. Мартынов, "Птица Сирин".

***

"Вечер в конце ноября 1932 года. Большой зал «Мюзе Сосиаль» на рю Лac-Kac до отказа заполнили люди русского литературного Парижа. Здесь Ходасевич, Берберова, Алданов, Бунин, Адамович, Зинаида Гиппиус. После долгого ожидания появился В. Сирин.
Мы с Германом по чистой случайности оказались в городе и заметили объявление в витрине книжного магазина. Поначалу я колебался: идти, не идти — в конце концов, я не видел брата почти десять лет, — однако Герман был тверд. «Мы обязательно должны пойти. Мне страшно интересно услышать, как читает твой брат, даже если я не пойму ни слова! Ты мне после переведешь» .
Ну и конечно, мне послушать чтение Володи было еще интереснее, чем Герману.
Лысеющий, но, судя по всему, на здоровье не жалующийся, мой брат неторопливо подошел к кафедре, разложил по ней листки бумаги, постоял, заглянул под кафедру, откашлялся. Нельзя ли принести стакан воды? Снова долгое ожидание (он разглядывал потолок) , наконец воду принесли. Брат сделал глоток. Перебрал листки. Смотрел он теперь прямо перед собой, словно бросая публике вызов. Зал уважительно стих.
Не опуская взгляда на кафедру, Сирин начал читать стихотворение, голос его звучал сильно и ровно. Я сидел, затаив дыхание. Когда стихотворение закончилось, зал взорвался восторженными аплодисментами. Брат обвел публику взглядом, похоже, сила спровоцированной им реакции немного смутила его. Он сделал еще один глоток. И начал читать новое стихотворение. Снова шквал одобрения. После нескольких стихотворений напряжение покинуло брата. Он понял, что крепко держит публику в руках.
Он отпил еще воды. Я с жадностью разглядывал его. Он красив, уверен в себе и выглядит в смокинге, хоть тот ему и маловат, человеком светским и искушенным. Щеки его чуть отвисли, оттянув книзу уголки губ и слегка изменив разрез глаз. Он походил на грустную, но все еще царственную гончую. (...) " Пол Рассел, "Неподлинная жизнь Сергея Набокова". Пер. С. Ильина.